Экзистенциальный парадокс это что: Экзистенциальные парадоксы: irena_tarno — LiveJournal

Что такое экзистенциальная психотерапия? – Блог – Ясно

Смерть, одиночество, смысл и ответственность — экзистенциальная психотерапия не согласна на меньший размах. Это направление — удачный пример того, как философия нашла практическое применение в психотерапии. Разбираемся с ключевыми понятиями и пытаемся понять, за что экзистенциальные терапевты любят депрессию.

Экзистенциальная психотерапия выросла из экзистенциальной философии и феноменологии. Именно поэтому на заглавной иллюстрации у нас выдающиеся экзистенциалисты — Кьеркегор, Хайдеггер, Сартр — и те, кто воплотил их идеи в психотерапии — Виктор Франкл, Ирвин Ялом (об остальных мы расскажем ниже). Понятие «экзистенции» (от лат. existentia — существование) в XIX веке ввёл Серен Кьеркегор. Экзистенция — способ бытия человеческой личности. Она не равна повседневному существованию, она не задана заранее — наоборот, это открытая возможность стать личностью. Цель экзистенциальной психотерапии — помочь человеку осуществиться.

У экзистенциальной психотерапии много ответвлений: логотерапия Виктора Франкла, экзистенциально-инициальная терапия Карлфрида Дюркхайма, Dasein-анализ на основе трудов Хайдеггера; Ялом, Лэнгле, Мэй и Бьюдженталь занимаются экзистенциальным консультированием. Легко растеряться, но на самом деле в их основе лежит пять ключевых понятий: смысл/бессмысленность, страх смерти, свобода воли, ответственность, изоляция. От феноменологов психотерапевты взяли метод: клиент исследуется не как готовый конструкт с набором сценариев, травм и защит, а как личность, находящаяся в непрерывном становлении. Терапевт каждый раз как будто знакомится с клиентом заново.

Ключевые понятия

Идеальный клиент экзистенциального психотерапевта рано или поздно приходит к следующим выводам:

1. Я смертен, поэтому моё существование не может быть отложено.
2. Я не боюсь одиночества.
3. Я свободен выбирать и я отвечаю за свой выбор.
4. Я ищу смысл во всём.

СМЕРТЬ

В экзистенциальной психотерапии смерть работает как пограничная ситуация и может изменить взгляд на жизнь, но в то же время служит источником тревоги. Ирвин Ялом в книге «Экзистенциальная психотерапия» пишет об этом парадоксе так: «Физически смерть разрушает человека, но идея смерти может спасти его». Поэтому работа терапевта нацелена на то, чтобы клиент конфронтировал с собственной смертью, мог выдерживать мысль о ней, и сознавая её, ощущал полноту жизни.

СВОБОДА ВОЛИ И ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

Главная установка экзистенциальной психотерапии звучит так: мы полностью ответственны за свою жизнь, не только за свои действия, но и за свою неспособность действовать. Поэтому терапевтические вмешательства направлены на то, чтобы клиент в полной мере взял на себя ответственность за собственные неудачи. Зачем вкладывать энергию в личностные изменения, пока клиент убежден, что причиной всех бед являются гены, случайность, злой рок или отвергающая мать?

Люди избегают принятия ответственности самыми изощрёнными способами. Будучи компульсивным, человек как будто признаёт, что одержим какой-то идеей или находится под властью непреодолимой силы. Он далёк от того, что хочет на самом деле, его жизнь состоит только из компульсий. Можно избегать ответственности, выставляя себя жертвой обстоятельств. Нечувствительность к собственным желаниям, неспособность принять решение — тоже могут быть примерами избегания ответственности.

Чтобы показать клиенту его собственные способы избегания ответственности, терапевты часто работают провокационно. Например, предлагают заменить конструкцию «я не могу» на «я бы не хотел». Клиентам, которые во всех бедах винят своих родителей, терапевт может предложить провести диалог с ними и несколько раз произнести: «Я не изменюсь, пока не изменится ваше обращение со мной в то время, когда я был маленьким».

Но одного осознания недостаточно, и любой терапевт старается влиять на волю клиента и добиваться действия.

ИЗОЛЯЦИЯ

Человек может быть изолирован от мира и других людей, может быть изолирован от какой-то своей части, но экзистенциальная изоляция — понятие более широкое и напрямую связанное с ответственностью. Когда человек осознаёт ответственность за свой выбор, он понимает, что никто не сделает этот выбор за него — нет никого, кто его охраняет и направляет. Это и есть экзистенциальное одиночество.

Противоположность изоляции — слияние. Нежелание покидать родительский дом, страх отпустить ребёнка от себя, созависимые отношения, паразитирование на других — примеры избегания изоляции. Задача психотерапевта — помочь клиенту вступать в отношения не из страха одиночества, помочь ему увидеть, как он может использовать людей, спасаясь от этого страха.

Интересно, что в самом слове «экзистенция» заложена идея сепарации: ex- (из, от), sistere — ставить, помещать. Процесс роста невозможен без отделения: автономия, опора на себя, самоконтроль, независимость.

СМЫСЛ

«Человек не ищет удовольствия, он ищет смысл, а удовольствие — побочный продукт смысла», — писал Виктор Франкл. Он выделял три способа сделать свою жизнь осмысленной: творчество, переживание и позиция по отношению к страданию. Но как можно находить смысл в страданиях? Ответ на этот вопрос становится понятен, когда вспоминаешь биографию самого Франкла. Он был одним из выживших в нацистских концлагерях и пытался понять, как узникам в безысходной и трагической ситуации удавалось найти смысл жить дальше. Единственное, что им оставалось, — занять героическую позицию по отношению к своей судьбе.

Для Ирвина Ялома противоядием от бессмысленности выступает вовлеченность. Он считает, что желание вовлекаться всегда есть внутри клиента, и задача терапевта в данном случае — искать, что мешает этой вовлеченности: что мешает клиенту вступать в близкие отношения? что мешает ему найти по-настоящему интересную работу? почему он не позволяет себе никаких творческих проявлений?

Когда нужна экзистенциальная терапия?

Экзистенциальная психотерапия хорошо помогает тем, кто стоит на пороге жизненных изменений или переживает «тёмную ночь души». Экзистенциальные психотерапевты фокусируются на способности человека преодолевать страдания.

Например, экзистенциальные терапевты не считают депрессию и тревогу симптомом психического заболевания, которое необходимо лечить. Скорее они рассматривают их как необходимые переживания для становления личности. Депрессия указывает на кризис старых ценностей и может открыть дорогу для новых. Тревога указывает на то, что человек пробуждается к жизни и должен сделать важный жизненный выбор. Там, где человек чувствует себя обиженным, расстроенным и сломленным, он можем стать по-настоящему пробуждённым.

Экзистенциальная терапия помогает человеку увидеть, как его мировоззрение меняет и окрашивает мир, как его чувства связаны с ценностями и смыслами. Цель терапии — подвести человека к осмыслению собственных эмоций, поступков и ценностей, научить его самостоятельно выбирать жизненный путь и нести ответственность за любой выбор.

«Экзистенциальный поворот» — как базовый концепт экзистенциальной философии и психотерапии(Рейдерман И.И.)

Автор доклада убеждён, что экзистенциальной философии,
которая сегодня «вышла из моды», предстоит долгая жизнь, ибо
экзистенциальная проблематика никуда не исчезла и заявляет о себе
сегодня в новых формах, о чём свидетельствует и опыт
экзистенциальных терапевтов. Однако концептуальный аппарат
экзистенциального мышления нуждается в серьёзном обновлении и
переосмыслении. Одной из попыток такового и является введение
концепта «экзистенциальный поворот» и прояснение его
содержания.

1.

Экзистенциальный поворот — нечто, происходящее в самой жизни
человека. Он первичен, а его философское и психотерапевтическое
осмысление вторично. Если понимать этот поворот как акт жизненной
практики личности, то должен ли он совершаться только в
пограничной ситуации, или же следует совершать его всякий раз
сознательно, удерживая уже сложившееся экзистенциальное
мировоззрение? А если есть экзистенциальное мировоззрение, то не
уйти от вопроса: как экзистенциально говорить на
экзистенциальные темы. Можно ведь просто прочитать
нечто, написанное в привычном академическом стиле, с
соответствующими цитатами — по бумажке. Прилично исполнить
соответствующую социальную роль. Почему-то никому не приходит в
голову, что этого делать нельзя. Что экзистенциальная установка —
предполагает мою личную экзистенциальную заинтересованность в
предмете, категорически исключая безлично-абстрактную позицию
докладчика. Всякое автоматическое исполнение социальной роли как
раз и связано с такой безличной абстрактной позицией. С тем, что
М. Бахтин называл «теоретизмом», противопоставляя ему участную
позицию.

Сразу же зафиксирую базовое противоречие, без понимания которого
незачем и говорить на экзистенциальные темы: противоречие между
абстрактно-всеобщим, в данном случае социально-ролевым — и
экзистенциально конкретным. Экзистенциальное содержание
решительно не желает укладываться в прокрустово ложе давно
сложившихся, готовых социальных форм. Экзистенциальное во всей
своей полноте и глубиной содержательности — в принципе
невыразимо, не объективируемо. О нём расхожими словами и сказать
нельзя, о чём и говорит Тютчев: «молчи, скрывайся и таи и
чувства, и мечты свои…» Что, разумеется, осуществимо лишь при
условии максимального удаления от публики. Поскольку же я
выступаю в роли докладчика, мне приходится, пользуясь
конвенциональными формами, выражать не укладывающее в эти формы
личное содержание.

Выходит, мне придётся рассказать, что для меня экзистенциализм,
почему я позиционирую себя в качестве экзистенциального
мыслителя. В шестидесятых, когда я был молод, стали одна за
другой появляться работы об экзистенциализме. Название одной из
них звучало устрашающе: «Философия отчаяния и страха». Сразу
стало ясно, что экзистенциализм — есть нечто принципиально
враждебное советскому тоталитаризму, так сказать, материальному
воплощению господства абстрактно-идеологического принципа.
Согласно этому принципу — у человека, в пределе, не должно быть
абсолютно ничего своего — ни собственности, ни своих чувств, ни,
боже упаси, собственных мыслей. А я уже писал стихи, я хотел быть
собой, и этот призыв быть собой услышал в экзистенциализме. Но
как же жить в социуме, которому я со всем «своим» — именно как
личность, как нечто особенное и даже уникальное — не нужен? А
миновать чудовищного Левиафана, олицетворявшего социум — казалось
совершенно невозможным, ведь вождь мирового пролетариата как
гвоздём вбил в наши головы тезис: нельзя жить в обществе и быть
свободным от общества. Нельзя? В таком случае у меня нет выбора.
А экзистенциалисты что-то там такое говорят про выбор…

Итак, в шестидесятые я совершил свой собственный
«экзистенциальный поворот». Я сделал тогда Свой выбор, и этим
выбором было не непосредственно социальное сопротивление, к
которому прибегли диссиденты, а экзистенциальное
сопротивление. Не могу сказать, что это было легко. В
годы «брежневской реакции» я всем существом своим чувствовал
чудовищное давление «атмосферного столба» — нужно было в ответ на
давление социума развить ответное давление внутри себя, упорство
сопротивляющегося духа. С тех пор мне часто приходило в голову
сравнение с глубоководной рыбой, которая, попадая в поверхностные
слои моря, лопаются от своего внутреннего давления.

Свою экзистенциальную ориентацию я не изменил и позже, когда
экзистенциализм вышел из моды, и восторжествовал постмодернизм.
Может показаться, что с исчезновением идеологического принуждения
и крахом тоталитаризма — нужда в экзистенциальном сопротивлении
социуму исчезла. На самом деле эпоха постмодерна оказывается ещё
большей угрозой экзистенциальной неповторимости индивида. Не
говоря уже об угасании экзистенциальной энергии,
экзистенциальных, да и просто витальных потребностей.

Именно в эту эпоху, когда исчезает экзистенциальное
философствование — бурно развивается экзистенциальная терапия. Не
правда ли, это само по себе — парадокс? Экзистенциальная мысль
объявлена давно утратившей актуальность — а экзистенциальные
проблемы никуда не ушли, они лишь в ещё большей степени загнаны
вовнутрь индивида. А если нет соответствующего экзистенциального
мировоззрения, то их трудно, почти невозможно осознать. В
сознании индивида возникает тупиковая ситуация: при слове «выбор»
у него начинает течь слюна, как у Павловской собаки — ибо выбор
для него ассоциируется с выбором товаров в супермаркете, тех или
иных житейских удовольствий. А то, что выбор может и должен быть
экзистенциальным — у него уже в голове не укладывается.

Эпоха постмодерна есть «экзистенциальный тупик». Не случайно
именно сейчас всё чаще говорят о радикальном «инженерном»
вмешательстве в природу человека, так называемом трансгуманизме.
Но и без инженерного вмешательства — человек технорациональный
уже на деле давно потеснил человека экзистенциального. Вероятно,
одно из главных отличий этой эпохи от прежних эпох — изменение
отношения к смерти. Её как бы и вовсе перестали бояться! Всё
больше террористов-самоубийц, убивающих отнюдь не по идейным
соображениям, а в силу инфляции экзистенциального.

До сих пор сильнейшим мотивом для «экзистенциального поворота»
был именно страх смерти. Именно перед лицом смерти человек и
оказывается в интенсивнейших поисках смысла ушедшей жизни — о чём
свидетельствуют «Смерть Ивана Ильича» Л. Н. Толстого, «Скучная
история» А.П. Чехова. И Хайдеггер настаивал на том, что осознание
конечности своей жизни является изначальным условием для
экзистенциального поиска, для выхождения из неистинного состояния
безличной публичности, Ман. Но, вероятно, и он не предполагал,
какими темпами будет прогрессировать состояние «насильственной
публичности», — сегодня оно с помощью сотовых телефонов стало
всеобщим. Невидимая толпа, вездесущая публичность. Нигде человек
не думает так мало о собственной смерти, как в толпе. Отдельный
человек — смертен, а толпа бессмертна.

2.

Феномен экзистенциального поворота в философии — как раз и связан
с переживанием жизни перед лицом смерти — массовым переживанием,
ибо происходит он в годы Первой мировой войны. Мартин Хайдеггер в
этой войне не участвовал. А вот Габриель Марсель — участвовал. И
вел так называемый «Метафизический дневник», в котором
сформулировал главные идеи прежде Хайдеггера. Не менее важен опыт
другого участника войны, Эжена Минковского, известного в будущем
экзистенциального феноменолога и психиатра. Подчеркну, что и он,
и Марсель — рьяные последовали Бергсона (см. статью А.С. Зиневич
в этом сборнике). Следовательно, возводить рождение
экзистенциализма исключительно к феноменологии, идущей от
Гуссерля — по меньшей мере некорректно.

В своём «Метафизическом дневнике» Марсель писал: «Европейская
цивилизация умерла 1 августа 1914 года» [1, 399]. «Никто из нас,
я думаю, не подозревал, какой хрупкой и ненадежной была
цивилизация, которой мы считали себя защищенными и которой толща
веков, как нам тогда казалось, сообщала такую прочность, что было
бы безрассудством ставить ее под сомнение» [2, 10].

Дважды повторяется здесь слово «цивилизация». Цивилизация — это
некий порядок вещей, — социальный, культурный, разумный. Но у
порядка вещей — должны быть основания. Наука, как олицетворение
беспредельного процесса познания, прогресс — технический, а
заодно и исторический, наконец, и некие трансцендентные основания
— Бог, обожествленный Разум. И вот — с неба на людей в окопах
падают не только бомбы. Кажется, что и само небо рушится — и на
землю падают его голубые осколки. «Неподкупное небо окопное —
Небо крупных оптовых смертей» (Осип Мандельштам) — то самое,
которое должно бы быть целокупным! То, что происходит на этой
войне, являет собой кровавый абсурд. Но помимо этого, оно лишено
и высших оснований. Вот это последнее — как вынести? Ницше уже
сообщил дурную весть нигилизма — «смерть Бога». Но тогда это были
ещё слова, написанные на бумаге. Сейчас же — слова превратились в
явь. И вот — если ты остался жив — то главный вопрос: как дальше
жить? Жить в мире рухнувших смыслов. Жить в
мире, в котором уже нет очевидного, явного Трансцендентного!

Понятно, что перед нами особый, неповторимый исторический момент,
когда крушение Трансцендентного, да и всех оснований мира —
переживается с особой остротой. Вторая мировая — лишь
продемонстрировала радикальные выводы из этой ситуации: если
Трансцендентного нет, то нет ничего, ограничивающего возможность
планомерного уничтожения миллионов людей.

Моя задача — по возможности реконструировать экзистенциальные
переживания «человека в окопах». Рухнуло небо. Взорвался снаряд
или разорвалась поблизости бомба. Очнулся. Ощупал себя. Жив. Тебя
слегка присыпало землёй — но ещё не навсегда. Начинается, так
сказать, инвентаризация. Что после происшедшего — имеется? Вот
тело, которое хочет жить. А ещё? Потрясённая психика. Ну а когда
придёшь в себя — ты вновь обретёшь сознание? Но в этом сознании —
какие-то странности — словно бы в нём теперь чего-то недостаёт.
Недостаёт чего-то очень важного! Лев Толстой очень точно описал
нечто подобное, описывая состояние Пьера — словно бы винт
сдвинулся с нужного места, и мысли крутятся вхолостую. Впрочем,
на войне выразились бы решительнее: крышу сорвало! Сознание — уже
не Дом, в котором можно укрыться от всего окружающего: сквозь
полуснесённую крышу видишь звёзды. Человек беззащитен и одинок —
перед лицом Космоса.

Кто тот, кто уцелел? Я? Но кто этот я? Гражданин такого-то
государства? Патриот, который добровольцем пошёл на войну? Солдат
или санитар? Все эти определения повисают в воздухе и вдруг
начинают таять, как чеширский кот, от которого остаётся только
улыбка. Уверенности в том, что это и есть я — больше нет.

Впечатление такое, как если бы человек слой за слоем снимал
луковичную шелуху. Только в качестве луковицы — он сам! Итак,
сняли с себя все социальные определения, всё социально-ролевое.
Что осталось? Вот это тело, которое в любой момент могут убить.
Тело, как носитель жизни. Герой Хемингуэя, к примеру, навсегда
растождествившись со всякой ходячей идеологией, запретив себе
произносить «высокие слова», — так и остался на этапе
отождествления с телом, которое радуется еде, отдыху, простым
физиологическим радостям. Герой одного из его рассказов
возвращается домой — идёт с заплечным мешком по обгорелой траве,
видит чёрного кузнечика, делает привал, разводит костёр,
открывает банку бобов с мясом, ест, потом засыпает. Вот счастье,
максимально доступное этому герою. Ни о чём другом — лучше не
думать. А если думаешь — лучше заглушить мысли алкоголем.

Возможно ли что-то иное? Мне кажется, если продолжить снимать
шелуху с луковицы — то тогда придётся сказать, что и тело — это
не «Я». По крайней мере, не весь Я. Что-то ещё есть во мне.
Религия говорила: душа, дух. Но потрясенное сознание не внимает
шелесту шелухи слов. Ему важно — есть ли что-то за словами? И вот
человек, чудом спасшийся от, казалось бы, неминуемой смерти,
очутившийся под звёздами, перед лицом Космоса, вдруг осознаёт,
что «Я» — это только слово, неспособное вместить в себя то, что
куда больше этого малого «я». Что это? Большое Я? Экзистенция?
Слова в данном случае перестают работать как точные понятия,
определения, — и лишь указывают в нужную сторону. Опять
вспоминается Пьер Безухов, которого едва не расстреляли, который
видит звёзды сквозь щели дощатого балагана, и переживает нечто, и
хохочет как безумный…

Отставляю открытым вопрос, что именно переживает в такую минуту
человек. Ясно только одно — он больше не «этот», не «маленький
солдат», не эмпирический индивид. Он некое большое бытийное
существо — поднявшееся надо всей этой убогой и кошмарной
эмпирией. С этой высоты, из этого иного — бытийного пространства
— мир открывается иным. И сам ты уже иной — преображённый.

То, что пережил человек — можно назвать экзистенциальным
откровением. И, как всякое откровение — его нельзя просто взять и
пересказать, сообщить другому. Содержание его будет понятным лишь
тому, кто сам пережил нечто подобное. Люди понимают друг друга не
потому, что сообщают другому информацию, а в силу общего
экзистенциального опыта.

Здесь остановимся. «Человек в окопе» — человек на пределе, на
границе, на грани Бытия и Не-Бытия. Человек в окопе задает очень
простые вопросы: «что есть на самом деле? Кто я? Что — реально?».
Габриель Марсель говорит об этом так: «И в этом смысле
справедливо будет сказать, что существует лишь одна
метафизическая проблема, а именно: что я такое? И к ней сводятся
другие проблемы, даже проблема существования других» [3, 34].
Готовые истины здесь не работают. Человеку нужен ответ,
адресованный конкретно ему, ответ о смысле его конкретной жизни,
и о смысле его конкретной смерти.

И тут скажем, прибегая к языку феноменологии: нужно
редуцировать естественную установку. Однако
такая редукция — как ни парадоксально — совершается вовсе не в
своего рода алхимической реторте, не в искусственно изолированном
сознании, нацеленном на познание истины. Обыденность рушится
здесь-сейчас, под бомбами и снарядами. Никакой здравый смысл не
соединяет хотя бы малым подобием логики предметность окружающего
мира. Мир расклеивается, распадается на фрагменты, взрывается. А
поскольку человеческое сознание есть сфера взаимодействующих
смыслов, то для него окружающий мир предстаёт как Абсурд. От мира
не осталось ничего. Разве что небо и звёзды. А от человека? О
том, как он шаг за шагом снимает с себя слои «шелухи», добираясь
до некоего «ядра» — я уже говорил выше.

То, что происходит, несомненно есть редукция. В ходе неё
разрушается «естественная установка» сознания, все обыденные
представления о себе и мире выносятся за «скобки». Но следует ещё
раз акцентировать факт, что эта редукция совершается не усилиями
сознания, а усилиями самой действительности, катастрофической
ситуации войны. Война как инструмент редукции,
избавления сознания от предрассудков, предвзятости и приведения к
некоей несомненной реальности. Называть ли такую редукцию
феноменологической? Давно уже я нашёл и употреблял в статьях
другое название: «экзистенциальная редукция».
Акцент на экзистенциальном характере редукции как раз и означает,
что нечто происходит не с сознанием человека самим по себе, и уж
тем более не с сознанием Трансцендентального Субъекта — нечто
происходит со мной в этой реальности, в данной ситуации. Со мной
лично происходит! И я этого не могу избежать. Как нельзя избежать
рождения или смерти. Может быть, следует констатировать, что в
результате экзистенциальной редукции — я уже не могут оставаться
тем прежним, каким был. Что я рождаюсь другим.

Феномен второго рождения присутствует во многих, в том числе и
религиозных традициях. Связан он и с древним, архаическим
ритуалом инициации. И там, несомненно, присутствует
экзистенциальная редукция. То есть перед нами явление,
характерное отнюдь не только для экзистенциальной философии, хотя
и востребованное именно ею.

В ходе экзистенциальной редукции «человек в окопе»
растождествляется, прежде всего, с идеологическим содержанием
своего сознания, с «социумом в себе», с социальными ролями,
абстракциями Прогресса, патриотизма и т.п. Это момент
принципиально важный: ты должен трансцендировать за пределы
социума, и за этими пределами ты обнаруживаешь себя не
социального. Но именно это и обуславливает неприятие
экзистенциального подхода и советским тоталитаризмом, и
современным обществом, которое не мыслит человека вне его
социальных функций, и целиком редуцирует его к социальному
поведению.

Но что же остаётся у человека, переживающего экзистенциальный
кризис и как бы выпавшего из социума? Тело, разумеется, тело —
орган жизни, которая хочет жить. И психика, которая как бы
отключилась от рационального (социального) управления — в ней
бродят противоречащие друг другу эмоции, смутные желания, некие
энергии, которые ещё дадут толчок желаниям и неожиданным,
спонтанным действиям… По Сартру все эти дорефлексивные и как бы
«априорные» формы сознания и поведения -и составляют глубинную
суть человеческого «Я». С чем я решительно не согласен. Но одно
несомненно: за порогом рефлексивного сознания, всего социального
в этом сознании — человек обнаруживает некий «остаток», который
не может быть адекватно осознан и уложен в рациональные формы,
выговорен. Этот «остаток» — он сам, как он дан себе вне всяких
опосредствований — в непосредственном опыте. Странный опыт
дорефлексивного сознания в непосредственной связке с бытием, как
бы «сознания-бытия» — как раз и будет описывать Хайдеггер. А нам
то, что он описывает, покажется непонятным — ибо мы будем
пытаться понимать сказанное в иной, привычной нам сети координат.
Мы будем (как и Сартр) искать «я», субъекта — а там никакого «я»
нет. Есть то, что «до я». И не случайно Хайдеггер будет
употреблять термин Дазайн — вот-бытие. Не претендуя здесь на
единственно правильное понимание Хайдеггера, я однако, фиксирую
предмет его интереса: так сказать, глубинный уровень человеческой
субъективности, не подлежащий ни рефлексии, ни объективации. В
этом с ним согласен и его друг-оппонент Карл Ясперс. И называют
они оба этот уровень одинаково: экзистенция.

Представляется, что это открытие — по своей важности ничуть не
меньше, чем открытие бессознательного Фрейдом. Однако если
фрейдовское бессознательное вместе с пансексуализмом — воистину
завладело массами, то экзистенции повезло сравнительно меньше,
хотя этим словом уже называют фильмы.

Если экзистенция не подлежит ни рефлексии, ни объективации, и не
может быть представлена нашему сознанию в качестве какого бы то
ни было предмета, то что это? Задайте вопрос полегче! Ясно, что
это не самосознание индивида. И отнюдь не обязательно основа той
личностной структуры, которую индивид называет «я». Ибо «я» — это
уже нечто предметное, объективированное, — противостоящее
объектам. А тут некий не объективируемый поток, некое
динамическое целое, то, что в философии жизни называют волей,
жизненным порывом, самой Жизнью… Что и поименовано в
экзистенциальной философии как экзистенция.

Человек, чудом выживший — ощущает в себе жизнь сначала на
телесном уровне. А потом обнаруживает эту жизнь — внутри себя. И
она, эта жизнь, принадлежит ему, но течёт через него — всеобщая
жизнь, поток вселенского бытия… И конечно, понятая так, она ни в
какие «формы» «Я» не умещается! Индивидуализм ей противопоказан.
Она больше, чем любой индивид. И чтобы осознать её в себе —
требуется не «эго», являющееся, в сущности, сознательным слугой
социума, а некая иная (духовная) инстанция личности.

Социум же способствует тому, что у многих людей налицо фальшивое
«я», в котором фактически не участвует глубинная экзистенция. Это
люди, внутри которых поток бытия уже не течёт — внутренне
мёртвые, застывшие в утверждении своего «эго».

В пограничной ситуации, перед лицом смерти, в ходе
экзистенциальной редукции, — конечное существо, заглядывая в свои
глубины — обнаруживает свою … потенциальную бесконечность.
Человек не совпадает с самим собой — осознаваемым, он «больше»
себя. Это «больше» никак нельзя напрямую отождествить со своим
единичным Я. Оно изначально свидетельствует о
связи моего бытия с бытием других, о со-бытии, Mit-Sein, понятии,
которое у Хайдеггера развернётся в «бытие-в-мире».

Резюмирую: в кризисной ситуации человек обнаруживает не себя, как
«я», но то, что в нём больше «я» — свою
субъективность. Субъективность не следует
отождествлять с субъектом, но она есть то громадное и невыразимое
содержание, которое формально олицетворяет субъект. Меха с вином
есть только меха, но не вино. Также и субъект, вмещающий в себя
субъективное содержание, сам по себе не является этим
содержанием. Именно эту субъективность, это глубинное содержание
жизни в человеке — и назвали экзистенцией. Зададимся резонным
вопросом: открыв в себе в пограничной ситуации это бесконечное
содержание — не должен ли субъект жить так, чтобы дать этому
содержанию выход в своих жизненных актах,
мыслях-чувствах-поступках? А если должен — то реализуются ли
богатство человеческой субъективности, когда он в «бесполезной
страсти» преследует цели безграничного утверждения собственного
«эго»?

Кажется, иные философы-экзистенциалисты несколько поторопились,
решив, что экзистенция — это и есть глубоко спрятанное от
всевидящих глаз социума «подлинное Я». И нужно только
прислушаться к нему, дать ему волю, стать собой. В отсутствии
неких высших структур личностного сознания — так понятая
экзистенция может выражать себя в абсолютном произволе, как это и
происходит у Сартра. Между субъективизмом и подлинной реализацией
всего богатства человеческой субъективности — дистанция огромного
размера. А как избежать произвола, как трансцендировать даже и
рамки своего собственного «эго», как выйти за пределы
индивидуализма — тема для другого разговора.

СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Марсель Г. О смелости в метафизике. — Спб.: Наука, 2013
2. Марсель Г. Трагическая мудрость философии. Избранные работы.
   — М.: «Издательство гуманитарной литературы», 1995
3. Марсель Г. Присутствие и бессмертие. Избранные работы — М.:
   Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2007

Рейдерман И.И.,

Опубликовано в Материалах IV научно-практической конференции с
международным участием «Актуальные проблемы современной
экзистенциальной психологии и психотерапии», 2017, Одесса,
Украина

См. также

Идеи стоицизма в психологии и логотерапии

Поговорим о Джеймсе Бонде Стокдейле — авторе книги «Мужество под огнем: проверка доктрин Эпиктета в лаборатории человеческого поведения».

✈️ Джеймс Бонд Стокдейл (1923–2005) — американский летчик, сбитый во Вьетнаме, провел 7,5 лет во вьетнамской тюрьме. Неоднократно подвергался пыткам, но сумел выжить и постоянно помогал другим заключенным справиться с ужасом такого существования.

💥 9 сентября 1965 года его штурмовик был сбит зенитным огнем.

🗣 «После катапультирования у меня было около тридцати секунд, чтобы произнести свои последние слова на свободе до того, как я приземлюсь на главной улице маленького села прямо впереди. И я прошептал про себя: „Пять лет там [в плену], по крайней мере. Я ухожу из мира технологии и вхожу в мир Эпиктета“».

Давайте прочитаем отрывок из книги Джим Коллинз «От хорошего к великому», в которой автор описывает диалог со Стокдейлом 👇

📖 «Некоторое время мы молчали, продолжая медленно идти по направлению к факультетскому клубу, Стокдейл прихрамывал и волочил ногу, которая так полностью и не зажила после пыток. Когда мы прошли около 100 метров, я спросил:
— А кто не выживал?
— О, это простой вопрос, — ответил он. — Оптимисты.
— Оптимисты? Не понимаю, — я был совершенно сбит с толку.
— Оптимисты. Это те, кто говорил: „Мы выйдем отсюда к Рождеству“. Рождество приходило и уходило. Тогда они говорили: „Мы выйдем отсюда к Пасхе“. И Пасха приходила и уходила. Затем День Благодарения и снова Рождество. И они умирали. Не выдерживали.

Мы продолжали идти молча. Затем он повернулся ко мне и сказал:

— Вот один очень важный урок: никогда не путайте веру в то, что вы победите (а вы не можете позволить себе потерять эту веру) с суровой необходимостью трезво смотреть фактам в лицо, как бы ужасны они ни были.

По сей день я храню в памяти образ Стокдейла, убеждающего оптимистов: „Имейте в виду, мы не выйдем отсюда к Рождеству“».

➡️ Джеймс Бонд Стокдейл был убежден, что оптимисты не выживают Это утверждение получило название парадокс Стокдейла. Он утверждал, что нужно верить в лучшее, невзирая на невзгоды, но в то же самое время иметь мужество смотреть в лицо действительности, какой бы суровой она ни была.

доклад Наталии Гришиной //Психологическая газета

Во время панельной дискуссии «Страхи и Надежды Человечества… Психология спасет мир?» на 14-м Санкт-Петербургском саммите психологов Наталия Гришина выступила с докладом «Экзистенциальный оптимизм и экзистенциальный пессимизм. Выбор за нами». Наталия Владимировна, доктор психологических наук, профессор кафедры психологии личности факультета психологии Санкт-Петербургского государственного университета, рассказала, почему пандемия коронавируса – это экзистенциальный кризис и какие поводы для оптимизма можно найти в этой ситуации.

«Сегодня реальность вошла в нашу жизнь, ломая границы между нашим собственным жизненным пространством и окружающим миром. Мир уже не раз переживал кризисы – экономические, политические. Но, пожалуй, впервые мы говорим о кризисе, где психологические проблемы являются не следствием других – экономических или социальных проблем – но являются основным содержанием кризиса. Данный кризис должен, прежде всего, рассматриваться как кризис экзистенциальный, как кризис существования человека.

Многие тенденции изменений условий нашей жизни существуют не первое десятилетие: усиление роли виртуальной реальности в нашей повседневной жизни, возрастание объема онлайн-общения, снижение объема непосредственного общения, появление дистанционных форм обучения и деятельности онлайн. Однако внезапно постепенное нарастание этих тенденций сменилось резким рывком, в считанные недели или даже дне приходя к тому, на что в прежних темпах понадобились бы месяцы, если не годы. 

Кризис существования – это разрушение нашего привычного жизненного мира, это невозможность реализовать свои жизненные замыслы в навязанных условиях.

Страхи, тревоги, отчаяние, депрессия – это частные проявления фундаментального кризиса существования. Этот кризис связан с нарушением психологических границ персонального пространства и пространства социального бытия, с изменением самих принципов взаимодействия человека с окружающим миром.

Я хотела бы сослаться на результаты исследования, которое мы недавно провели. В декабре прошлого года было начато это исследование, а затем частично повторено на той же выборке уже в апреле 2020 года, в момент нарастания пандемии. И я хотела бы привести два результата. Во-первых, мы получили значимые изменения по ряду характеристик восприятия людьми своего существования: уменьшаются показатели жизнестойкости как способности справляться с жизненными трудностями, уменьшаются показатель экзистенциальной исполненности как нашей реализованности в этом мире. При этом увеличивается зависимость от общения как стремление к поиску опоры.

Получается, что в условиях изоляции наша психологическая автономия скорее начинает ослабевать.

Второй результат связан с нашим будущим, с возможными «Я» человека: снижаются оценки способности человека воплощать свое желаемое, возможное «Я». Снижаются оценки вероятности этого воплощения. При этом увеличивается вероятность реализации негативного «Я», уменьшается показатель способности противостоять воплощению этих негативных, нежелательных «Я». О чем идет речь? Уверенность человека в позитивном развитии сценария собственной жизни ослабевает, и, напротив, увеличивается вероятность неблагоприятного развития моего личного жизненного сценария. Эти данные, на мой взгляд, иллюстрируют и фактически подтверждают, что кризис, который сегодня переживается, есть прежде всего экзистенциальный кризис.

Важнейшей составляющей экзистенциального кризиса является нарастание онтологической тревоги. Онтологическая тревога в экзистенциальной психологии – это страх небытия: страх не быть собой, не проживать свою жизнь, невозможность реализовать свой жизненный замысел. Экзистенциальный кризис – это борьба бытия против небытия, это утверждение себя в жизни вопреки угрозе небытия.

Любой кризис, конечно, неоднозначен. Он дает поводы для пессимизма и оптимизма. В акцентах на негативных аспектах переживаемой ситуации недостатка нет: в экзистенциальном смысле, это сужение жизненного пространства, его герметизация, уменьшение открытости окружающего мира. В основе этого – нарушение базового доверия к миру, утрата чувства безопасности.

Оптимистический взгляд связан с вариантами и конкретизациями известного тезиса Ясперса о проживании пограничной ситуации как пробуждении к экзистенции, как усиление собственной идентичности. Ясперс наделял пограничность сложной ситуации в жизни человека позитивным потенциалом: обретение подлинности через проживание этих сложных ситуаций. 

Если мы предельно заострим существующие угрозы как угрозы жизни человека, мы можем сослаться на исследования, связанные с позитивными последствиями проживания подобного опыта, опыта конфронтации с ситуациями реальной угрозы жизни человека. Позитивные результаты этого опыта описываются через прояснение жизненных смыслов, усиление личностного потенциала, возрастание значимости духовных ценностей…».

Философские корни экзистенциальной психологии — Углев Семён Леонидович

Конспект лекции, прочитанной 5 сентября 2021 г.

Экзистенциальная психология — учение об уникальности жизни человека — восходит к философии экзистенциализма. Именно экзистенциализм, а не гедонизм, прагматизм или утилитаризм, в русле философии блаженного Августина Аврелия, Артура Шопенгауэра, Сёрена Кьеркегора, Мартина Хайдеггера стал основополагающим для исследования феномена переживания человеком собственной жизни.

Впервые из дошедших до нас источников модель экзистенциального самоанализа применил блаженный Августин Аврелий, основавший средневековый жанр soliloquia, «одиноких бесед с самим собой». Экзистенциальный парадокс заключается, по мысли Августина, в том, что Бог «внешним» человеком непостигаем, а может быть постигнут внутренним чувством. Кроме того, Августин считает, что зло — это не отдельная субстанция, в человеке не живут две души двух природ — добрая и злая, и понимает зло как невосполненность добром. Экзистенциальная проблематика смерти, в понимании Августина, соответствует воззрениям раннего христианства: человек может свободно выбрать «созидание в себе храма» и стать праведником, получив вечную жизнь или, напротив, он будет «рыть в себе могилу», падать духом и жить в грехе, что приведёт человека к внутренней, настоящей «вечной смерти».

Артура Шопенгауэра, не включаемого, как правило, в ряд предтеч экзистенциальных философов, считают экзистенциальным пессимистом. Согласно ему, индивид как конечное создание чувствует себя ничтожным в бесконечности пространства и времени. В своём основном труде Шопенгауэр предлагает увидеть мир с двух сторон: мир как волю и мир как представление. Мир, согласно Шопенгауэру, есть отражение реальности в нашем сознании посредством органов чувств (представление), но также является подлинной реальностью — совокупностью слепых, иррациональных импульсов (воля). Ближайшие синонимы термина «воля» — вожделение, стремление, усилие, призыв. Воля коррелирует с понятием страстей в христианстве, её нельзя отрицать, но можно ослабить. Это есть путь к аскетизму и состраданию, отречение от собственного эгоизма. В противовес индивидуальной воле, Шопенгауэр вводит понятие «Космической воли», которая конфликтует с эгоизмом. «Ты, конечно, не понимаешь, но когда ты заставляешь страдать других людей, эти люди и ты — одно и то же, ты страдаешь в эту же самую секунду сам». Таким образом, эгоизм имеет смысл только при условии, что есть какое-то абсолютное неразложимое «Я». Но злая шутка в том, что «Я» иллюзорно, и это главный урок любому эгоизму: человек умирает, а Космическая воля остаётся.

Основоположником экзистенциализма и философом, который впервые ввёл термин «экзистенциализм», является Сёрен Кьеркегор. В своих трудах он приходит к выводу о том, что существуют вещи, которые нельзя преодолеть разумом. Кьеркегор понимает абсолютную свободу личности как свободу выбора. Сделав выбор, «душа остаётся наедине с собой, уединяется от всего мира и созерцает в отверзых небесах самое Вечную Силу». На пути к Богу человек проходит три стадии существования: эстетическую, когда человек живёт лишь переживаниями минуты, этическую, когда он живёт заботой о будущем, религиозную, когда живёт ощущением вечности. Таким образом, считает Кьеркегор, человек наделён сущностью, которую он должен в себе привести в действие. И это может быть сделано им только через приход к Богу.

Настоящим певцом свободы в категории экзистенциализма является продолжатель учения Кьеркегора, философ с мировым именем Мартин Хайдеггер. Он определил понятие «Dasein», «вот-бытие» — феноменологическое определение того, что мы называем «человеческой реальностью», «человеком». Это определение является логическим следствием первичности бытия по сравнению с сущим: дерево «есть», животное «есть», небо «есть», но только человек «есть» в специфическом аспекте — как единственное сущее, которое может задавать себе вопрос об этом «есть» — о смысле бытия. Человек реализует свой проект, направленный вовне, осуществляемый в других как открытие для них возможностей свободы — бесконечный, преодолевающий смерть на этой земле. Жить для других, для осуществления свободы других — это, по Мартину Хайдеггеру, есть подлинная экзистенция. Живя для других, человек приближает себя к Богу и Бог приближается к человеку.

Итак, мы определили, в той или иной мере, видение смысла жизни в трудах мировых философов. Попробуем определить несколько критериев подлинного смысла жизни, которые раскроем ниже. Можно было бы определить их даже словом «онтологическая психология» или «онтопсихология», если бы не предосудительное отношение к данному термину в России. Итак:

1. Смысл жизни может быть только один;
2. Смысл жизни не может быть определён краткосрочной целью;
3. Смысл жизни каждого человека детерминирован и индивидуален;
4. Смысл жизни всегда интенционален;
5. Смысл жизни может быть познан субъектом только в акте переживания.

Смысл жизни может быть только один

Этот смысл — не совокупность человеческих смыслов в определённые периоды (например, «родить детей», «воспитать внуков», «подняться на вершину карьерной лестницы»). Это смысл, решающий одну из глобальных проблем человека и человечества — проблему смерти. Разрешение проблемы смерти решает и другие проблемы — собственно осмысления жизни, отношения к отдельному человеку или обществу, своей семье и потомству. Но только после определения основного, истинного жизненного смысла, а не перед.

Если искать подтверждение единичности в христианском понимании смысла, поданного в виде притчи, то разумеется, это притча о талантах (Мф. 25:14-30). Как мы помним, один человек, отправляясь в чужую страну, поручил своё имущество рабам. Одному он дал пять талантов, второму — два, а третьему — один, то есть каждому «по его силе». Тот, кто получил пять талантов, начал торговать и вскоре удвоил порученное ему имущество. Так же поступил тот раб, которому было дано два таланта. Третий же закопал свой талант в землю. В данном случае человеческие таланты — это качественный, а не количественный показатель ибо, если предположить, что умножаются таланты в разных областях деятельности, это выглядело бы бессмысленным. В ином случае, получается, что талант один, но разного размера.

Может ли человек ошибиться в выборе смысла? «Противься злу, иначе ты будешь нести свою долю ответственности, если оно победит», — писал Макс Вебер. «В зависимости от конечной установки индивида одна, из этих этических позиций исходит от дьявола, другая – от Бога, и индивид должен решить, кто для него Бог и кто дьявол». Без всякого сомнения, здесь видна не только ошибка выбора между «хорошим» и «плохим», «нужным» или «бесцельным», «общественно полезным» и «эгоистичным», но ошибка тем страшнее, что зависит от твоего определения этических позиций и, в конечном итоге, от точки твоего миросозерцания.

Смысл жизни не может быть определён краткосрочной целью

Иными словами, это не кратковременный смысл в определённой ситуации. Например, президент и глава научно-исследовательского департамента Института Виктора Франкла Александр Баттиани презентует рассказ о женщине, ставшей свидетельницей гибели своей дочери. «Она не могла вернуть ребёнка назад и не могла утешиться. Логотерапевт сказал ей, что рад, что ребенка, сбитого машиной, подняла именно она, так что последним, что видел ребенок, было мамино лицо. Этому действию специалист придал особый смысл, за который женщина смогла «зацепиться», чтобы продолжать жить» (ВЕИП, Понятие судьбы и свободы в логотерапии). В данном случае специалист действительно придал смысл и, конечно, существенно улучшил положение человека. Но был ли он единственным и верным? Единственным — исходя из нашего утверждения номер один, верным — остался бы смысл таким же, если бы женщина оказалась в другой трагической ситуации, в другом месте и другое время?

Смысл жизни каждого человека детерминирован и индивидуален

Смысл каждого человека индивидуален, как и его путь. Никто не может написать умную книгу-бестселлер о достижении смысла жизни или описать этот путь словами. Множество философских течений и верований показывают, как сложна проблема смысла. Таким образом, смысл может быть найден, но не определён в результате своей деятельности, своего жизненного опыта, своих способностей. «Не определён» — потому, что смысл детерминирован.

Может ли меняться смысл на протяжении всего жизненного пути человека. — Может, — скажем мы, если предполагаем, что смысл заключается в продолжении рода или реализации собственных потребностей. — Нет, скажем мы, если придадим смыслу значение, определяющее всё существование человека, не только нахождения в этом мире, но и после его смерти.

Смысл жизни всегда интенционален

Смысл жизни всегда направлен вовне. Он не может быть направлен на самого человека. Эгоист, который реализует исключительно свои потребности, ничего не может передать обществу. А что значит — обществу? Передать что-то своей семье, друзьям, знакомым, коллегам, ученикам. Что именно передать? Передать свой опыт смысла невозможно, но можно передать отношение помочь постичь собственную свободу, найти собственный путь. Безусловно, это возможно, если рассматривать людей вокруг себя как субъекты, а не как объекты.

С другой стороны, мы можем наблюдать встречную интенцию со стороны смысла, будем даже более определённы — со стороны Бога. Живя для других, человек приближает себя к Богу и Бог приближается к человеку. Критерием истинности смысла может быть успех в его достижении, быстрота, лёгкость, «случайная удача». При этом смысл жизни интенционален, направлен вовне — на помощь окружающим тебя людям, он альтруистичен, а не эгоистичен, смирен, а не горделив.

Смысл жизни может быть познан субъектом только в акте переживания

Смысл жизни нельзя объяснить или показать — он может быть только пережит самостоятельно субъектом. Выше уже упоминается множественность воззрений и отсутствие точного рецепта жизненного смысла. Нельзя дать готовый рецепт, нельзя указать последовательность действий или реперные точки. Но можно пройти вместе с другим часть пути, пусть даже небольшую, помогая ему. Поэтому одно из осмысленных свойств человеческой жизни — подлинная экзистенция, реализация свободы других.

Экзистенциальный предел человеческого в прозе Пера Лагерквиста — Моноклер

Рубрики : Литература, Последние статьи, Философия

Become a Patron!

На примере поздней мифологической прозы лауреата Нобелевской премии по литературе Пера Лагерквиста культуролог Олег Комков размышляет, как писатель балансирует в своём творчестве на границе реального и ирреального в попытках отразить безысходный опыт конечности, бытийной неполноты человека и уловить смысл, рождающийся на пределе его экзистенциальных возможностей.

Поздняя, «мифологическая» проза Пера Лагерквиста, вобравшая в себя целый ряд ярких художественных тенденций конца второго тысячелетия, органично «вписывается» в несколько взаимосвязанных и соподчиненных интерпретативных контекстов, сформировавшихся в современном научном дискурсе. К наиболее очевидным из них, с точки зрения сложившихся традиций осмысления художественного процесса, относятся как минимум два: контекст «неомифологического сознания», в котором вскрывается типология базовых символических структур, «оживающих» в художественном мире, и, безусловно, контекст культурологической и литературоведческой компаративистики. Однако возможен и третий контекст, ни в коей мере не противоречащий «наукоемкой» парадигматике, но постулирующий иную, в значительной степени автономную систему категорий и ценностных координат, – это художественная феноменология форм духовного опыта, трансцендирующих дискретность пространственно-временной эмпирии и выявляющих абсолютные основания жизни в событийной экзистенции «внутреннего человека». Именно в этой перспективе я предполагаю обратиться к поэтике неомифологических произведений Лагерквиста, заняв, таким образом, несколько остраненную позицию по отношению к «мировым линиям» традиционного дискурса ⓘ«Большой контекст» шведской литературы, равно как и биографические аспекты творчества Лагерквиста не учитываются здесь вовсе по причинам, которые будут ясны из дальнейшего изложения, – эта статья не является работой ни по скандинавской филологии, ни по компаративистике, я предлагаю читателю опыт теологической герменевтики художественной прозы — прим. автора..

Всякий художник есть прежде всего художник опыта – реальности, в которой духовно совпадают личность и универсум, конечное и бесконечное, данное и заданное. Разумеется, подлинно существует лишь извлеченный опыт, опыт пережитого – не опыт-эмпирия, чья форма ограниченна и преходяща, но опыт-событие, простирающийся за грань времени, преодолевающий всякую ограниченность и бренность. Пер Лагерквист – художник опыта par excellence. Предметом его изображения становится сознание как длящееся переживание духовного события, как размыкание мнимого бытийного горизонта – сознание как обретение сопричастности смыслу. Но это не просто опыт сознания – он поэтически воспринят и выражен в особом, доступном немногим большим мастерам, метареалистическом ракурсе, когда всякий фактический ряд, всякая вещь, всякий образ предстают в своей последней бытийной осуществленности, словно бы схваченные взором у меонтической черты, у черты несуществования, словно бы не было в мире иного пространства и иной глубины, кроме пространства и глубины данной вещи, данного образа. То, что можно было бы, в соответствии с традицией, назвать своего рода балансированием на границе реального и ирреального, исторического и символического, есть не что иное, как художественный отблеск смысла, рождающегося на пределе экзистенциальных возможностей человека. Сивилла, опустошаемая неведомым и жестоким богом, чтобы вновь наполниться в блаженном экстазе неизреченным божественным духом, – столь же древний и емкий символ этого предела, сколь и карлик, герой одноименной повести, сознающий себя представителем иной, древней, нечеловеческой расы, застывший в квазиреальности «божественного наблюдателя». Говоря об экзистенциальном пределе, я подразумеваю вовсе не то, что Лагерквист будто бы ставит своих героев в ситуацию последнего выбора или отбирает персонажей, раскрывает их внутренний мир по принципу символического гипостазирования тех или иных «экстремальных» аспектов наличной человеческой эмпирии. Подход Лагерквиста другой – представить само существование как абсолютное совпадение возможного и невозможного, представить сам мир в качестве некого метатопоса, места, где кончается человеческое и открывается то, что превосходит человеческий образ бытия. Но этот метатопос есть не просто вместилище мифов – он есть прежде всего вместилище жизни, которую можно прожить только по-человечески. Высшее, божественное измеряется не «земным», но человеческим – иной меры не дано. В художественной реальности Лагерквиста мы постоянно имеем дело с феноменом, который можно было бы назвать антропологической аттестацией теофании, понимая под теофанией в широком смысле всякое событие, экзистенциально манифестирующее трансценденцию. И аттестация эта очевидным образом являет собой острейший, трагичнейший, безысходный опыт конечности, бытийной неполноты, квазисуществования в смертности – прóклятый опыт Лагерквиста-человека и Лагерквиста-художника, прóклятый опыт всего человечества. Однако лишь из такого опыта рождается подлинная надежда, рождается истинное, трепетное упование, исполненное последней горечи, скорби и – любви.

Теофания есть акт откровения Божества человеку. Но это откровение, которое необходимо должно быть воспринято и пережито. Невоспринятой и непережитой теофании вообще не существует, она невозможна, лишена смысла. Художественный помысел Лагерквиста изначально конституируется неизбежным, налично данным и постоянно свершающимся в мире фактом теофании. Как ни парадоксально это может прозвучать для нас, обозревающих духовное credo писателя в его эстетической «завершенности», имеющих возможность судить об «антихристианском» характере его «гуманистической» этики, об апологии богоотвергающего человеколюбия, – все же истоком его поэтической проповеди о жизнеутверждающей человеческой любви является не что иное как откровение, мистическое событие встречи. Безусловно, наиболее полное художественное воплощение это событие получает в тех произведениях, где Лагерквист дерзновенно обращается к основному христианскому мифу, хотя еще задолго до «Сивиллы» и «Вараввы» оформляется тот тип творческого и духовного созерцания, в котором мир и человек категорически не вмещаются в заданные рамки существования, представая как бытийно превосходящие самих себя («В мире гость»), а жизнь осмысляется как болезненно-мучительное отторжение истины, реальность кривого зеркала, обреченность аду («Палач», «Карлик»). Все это – если еще не теофании в подлинном смысле (впрочем, божественная истина часто являет себя и в разрушающем отрицании), то уже, по меньшей мере, полноценные и духовно воспринятые эпифании, проживаемые в отчаянной жажде как мистические преддверия откровения. Надежды и обретения вступающего в мир девственного созерцателя, первые опыты постигающей встречи с сущим захлебываются и тонут в затопившем мир океане зла, и нашему оку предстает изуродованная истина палачей и «недочеловеков», эпифания инфернальности. Но эта эпифания есть оборотная сторона все того же изначально узренного обетования правды и красоты, ибо сама представляет собой обетование: не увидев зла, невозможно постичь благо. И Лагерквист высвобождает пространство для встречи со свершившимся в истории откровением – чтобы высвободить человека из прокрустова ложа его псевдочеловечности, высвободить опыт тайны, лишь человеку доступный, восставить мир к взыскуемой жизни.

Однако странный и страшный парадокс заключается в том, что чаемая встреча оказывается гибельно непрожитой. Катастрофический, взрывной момент экзистенциального опыта Лагерквиста, определяющий в дальнейшем базовый принцип его поэтики, — это момент, когда теофания не выдерживает аттестации. Бог являет Себя человеку, приходит к нему – но акт откровения не совершается, теофания не исполняется, божественное не входит в личностное пространство, и человек не отвечает, оставаясь в тисках экзистенции, в тоске непознанности. Это реальность несвершившегося откровения, рождающая невыносимое, невиданное дотоле бремя отчаяния, невоспринятости, невыраженности смысла и влекущая за собой неизбывное страдание, опыт «вечного проклятия». Это опыт Агасфера, опыт Вараввы, опыт сивиллы, воплощающих для Лагерквиста сущность «ситуации человека». Это и опыт Пилата, чей образ, впрочем, остается за пределами произведений Лагерквиста, – опыт, в котором реальность несвершившегося не может быть отменена ни доводами, ни фактами, ибо перед этой реальностью бессильны и богословие, и история. Состоявшаяся и одновременно несостоявшаяся, непрожитая встреча с Богом, приносящая несчастье и вечную боль, окончательно разрушающая и без того хрупкую, ежесекундно готовую рассыпаться и кануть в небытие человеческую экзистенцию, – вот единственная подлинность жизни, единственная и непреодолимая достоверность личностного, духовного мира Лагерквиста.

Проблема заключается в том, что художественная проза Лагерквиста (как и всякий художественный феномен вообще) не может быть интерпретирована идеологически. Поэтический текст выражает не идеологию, но идею – в исконном смысле слова ἰδέα – увиденное, узренное, явившееся. И потому Лагерквист никогда не будет прочитан адекватно, если под прочтением разуметь «дешифровку» послания, некий эксплицирующий субститут (а точнее было бы сказать суррогат) текста, выявление мотивации (в т.ч. авторской), лежащей за гранью текста, а следовательно, и за гранью опыта. Никакая «религия без веры», никакое «христианство без Христа», «любовь без Бога» и тому подобные идеологические конструкты, даже принадлежащие самому автору, в случае Лагерквиста не могут служить ни релевантной объясняющей метафорой, ни моделью понимания явленного опыта. Подобное чтение есть просто блажь, иллюзия прочтения, не способного воспринять поэтику страшного парадокса и теологию экзистенции, исторгнутую Лагерквистом из глубин своего созерцания в художественном вопле. Не случайно я выделил выше слова подлинность и достоверность – ибо только из подлинности и достоверности может исходить читательское сознание, если читатель хочет понять. И вот перед нами – абсолютная подлинность теофании и абсолютная достоверность ее трансформирующего воздействия на реальность личностной экзистенции: тема Агасфера (все-таки именно этот символический образ наиболее обобщенно и емко именует «ситуацию человека» у Лагерквиста) есть тема человека, который отверг явившегося Бога, тема, рожденная подлинным фактом Богоявления, фактом встречи, а не художественной условностью или идеологической фикцией. И эта встреча, эта теофания в ее подлинности есть вневременной, вполне мистический момент, трансцендентальная точка образования нового смыслового пространства и нового жизненного измерения, которое на обыденном языке зовется «проклятием», но в контексте создаваемой Лагерквистом художественной теологии обретает экзистенциальное значение обетования, «преодоления жизни», восстановления и конечного обретения жизнесозидающей человеческой цельности.

Тема Агасфера впервые звучит у Лагерквиста еще до появления самого Агасфера, она артикулируется в образе Вараввы. «Варавва» (1950) – роман, с которого начинается опыт «проклятия», роман о мистическом со-бытии в обреченности. Разбойник Варавва отпущен на волю, избавлен от казни вместо Христа, Богочеловека, принявшего крестные муки и смерть. Варавва должен был быть на месте Христа и потому обречен на вечную и таинственную сопричастность, соумирание с умершим Богом, которого не знал, не знает и узнать не может. До Лагерквиста еще никто не смотрел на Христа и на мир глазами Вараввы – потому что никому еще не удавалось найти в этом образе тот угол зрения, тот фокус, в котором модальности человеческого и сверхчеловеческого отождествляются в художественном переживании: опыт Вараввы мотивирован одновременно из данного и из заданного, пространством экзистенции и подлинностью мифа, человеческими страстями и реальностью мистической связи, утверждаемым фактом Богоявления, потрясающего основания земли и переворачивающего человеческий мир вверх дном. Варавва обречен именно потому, что в его жизнь вошел Бог, – вошел неожиданно и неодолимо, вошел, чтобы вывернуть наизнанку его душу, вошел, чтобы уничтожить его, ибо иная встреча между ними невозможна. Спасая Варавву от смерти, Христос разрушает его жизнь, – и с этого момента начинается странствие Вараввы по безднам собственного умирающего «я», паломничество в неведомую землю неведомого Бога, путь слепого пилигрима, отчаянно пытающегося собрать куски этой своей разрушенной жизни, составить из них новое, осмысленное целое. Но эта задача, требующая, чтобы человек открыл в себе сверхчеловеческое, явил себя как большее себя самого, невыполнима в пределах искореженного, искривленного проклятием жизненного пространства, и исход ее лежит вне досягаемости человеческого взора – там, куда уносится дух Вараввы, сопричастившегося непознанному, там, куда позже будет стремиться и где обретет вечный покой Товий, герой трилогии «Пилигрим». Открывая перед читателем эту реальность недосягаемого, Лагерквист художественно разрушает затхлое убожество «эмпирического существования» и заставляет читателя вместе с героем пережить это крушение жизни, вместе с героем устремиться к тому, что должно свершиться, но свершиться никак не может, и в этом стремлении – преодолеть, трансцендировать свою человеческую прóклятость.

Тогда выражение «непрожитое откровение» оказывается парадоксальным вдвойне: помимо того, что это невозможно с точки зрения традиционных теологий, откровение на самом деле именно проживается – но отнюдь не так, как это виделось бы в классической христианской перспективе. Теофания открывает опыт жизни как освоения собственной смертности и обреченности небытию, и этот опыт становится постоянным предметом творческой медитации автора, не отпуская его до конца, подобно тому как интимнейшая боль смертности и захваченность обреченностью не отпускают его героев. Отвергая непостижимость божественного (во всех его «традиционных» проявлениях) и одновременно признавая и утверждая вечную свершенность, со-бытийность (хайдеггеровский «априористический перфект») этой непостижимости, Лагерквист – сознательно или невольно (не станем утверждать за него) – всматривается в самую непроглядную, ужасающую бездну сакрального и после «Вараввы» уже не в силах отвести взгляд от этой таинственной тьмы.

«Варавва» и последующие романы не прочитаны как мистерии – тексты, драматизирующие таинство сопричащения. В «Варавве» в пространство этого таинства входит собственно лишь главный герой, становящийся чуждым не только всем окружающим, но и себе самому. Изгой, прóклятый – sacer. «Система персонажей» в романе, однако, такова, что совершающееся таинство касается почти каждого. Опытом прóклятости заражены все, и все хотели бы его «изжить». Но лишь Варавва поставлен в ситуацию, когда это удивительным образом спасающее проклятие можно только прожить и принять. Здесь поистине повторяется драма Иова (которая тоже сущностно мистериальна), только на месте праведника, вступающего во внутреннюю тяжбу с Богом, оказывается разбойник, изгой; а трансформированные роли собеседников Иова, не ведающих или не до конца ведающих, о чем в сущности идет дело, исполняют те, кого встречает Варавва, освобожденный для «новой жизни»: блудница по прозвищу Заячья Губа, тайная христианка, некогда соблазненная и брошенная Вараввой; раб Саак, уверовавший в откровение, которого не видел, с восторгом слушающий свидетельства Вараввы и принимающий мученическую смерть на кресте по образу Бога, в которого верит; христиане Рима, ложно обвиненные в поджоге, среди которых по иронии судьбы в финале оказывается Варавва и вместе с которыми его казнят. Все они проходят через опыт «принятой» теофании: их вера, их сомнения, их мученичество тоже абсолютно подлинны, но остаются лишь на периферии мистерии, в которую всматривается художник. Их опыт не может затронуть Варавву – не потому, что Варавва глух и слеп к откровению, но потому, что он оглашен – и оглушен – вестью о последней, существеннейшей подлинности человеческого. Сакральность проклятия, ритм агонии Вараввы подчеркнут и троичным строением композиции, ибо, как дурной сон, как мучительное наваждение, в романе, по сути, трижды повторяется ситуация суда Пилата, выступая неибывным и поистине сакрализующим топосом истины: собственно евангельский суд, не описанный, вынесенный за пределы повествования, но дающий начало всему; суд над Сааком и Вараввой, на котором Варавву снова отпускают; суд над христианами, завершающийся единственно подлинной для Лагерквиста человеческой голгофой. Так Варавва на протяжении повествования оказывается единственным, кто действительно соумирает со Христом, единственным спогребающимся Христу откровения.

К этой теологии соумирания с Божеством как тайны человеческой природы и тайны спасения Лагерквист парадоксально приходит путем бунта против христианства, «деконструируя» христианский миф и мистерию. Плодом этой художественной «деконструкции» становится полный трагических прозрений мир последних, итоговых романов и повестей писателя – «Сивилла», трилогия «Пилигрим», «Мариамна», –интерпретировать которые представляется возможным на основе предложенного понимания поэтики теофании.

Обложка: кадр из х/ф «Разбойник Варавва», 1961 г. (реж. Ричард Флейшер).

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Похожие статьи

23

Экзистенциальный,
т.к. опирается на экзистенциальные
взгляды, то есть исходит из того, что
каждый человек существует, осуществляя
человеческий способ бытия. Жизнь человека
насыщена множеством различных событий,
на него влияют природные, социокультурные
факторы и иные силы, но все это – лишь
исходные обстоятельства и материал,
«сырье», из которых каждый человек
строит свою жизнь, свое бытие, и результаты
этого строительства зависят в первую
очередь от его усилий.

Собственно,
если и можно определить «главное
дело» жизни человека, то с экзистенциальной
точки зрения состоит оно в том, чтобы
прожить жизнь именно по-человечески,
выбирая в каждый момент свой собственный,
аутентичный путь. И поэтому, чтобы
по-настоящему понять человека как
человека, в «человеческом измерении»,
следует прежде всего понять главное:
как именно и в какой мере он участвует
в созидании своей жизни, как он
«бытийствует» – переживает тот
или иной момент своего существования,
отвечает на фундаментальные вопросы
бытия, делает жизненные выборы,
осуществляет решения, принимает за них
ответственность и т.д.

Иными
словами, экзистенциальная психология
стремится сквозь внешний фасад жизни
(«оптический Мир») разглядеть
глубинные, собственно человеческие ее
основы («онтологический Мир»).
Только опираясь на такое экзистенциальное
видение, возможно понять, что мешает
полноценному существованию человека,
помочь осознать это ему самому и
способствовать экзистенциальным
изменениям в его жизни (не случайно еще
одно название концепции Дж.Бюджентала
– «жизнеизменяющая терапия»). Без
этого любые перестройки в оптическом
мире будут иметь лишь временный,
косметический эффект.

Гуманистическим
этот подход является, по мнению
Дж.Бюджентала, потому, что, во-первых,
признает главной ценностью специфику
человеческого существования. Следствие
этого – принципиальный отказ от
редукционистских взглядов (увы – так
распространенных в психологии),
объективирующих человека (часто вполне
наукообразными способами) и игнорирующих
субъективно-личностную основу его бытия
– во всей ее сложности, противоречивости
и неисчерпаемости. А во-вторых – признает
в человеке мощный (хотя зачастую скрытый
и нереализованный) потенциал в способности
овладеть собственной жизнью, приняв на
себя ответственность за нее. Эта вера
в человека и оптимистический взгляд на
его возможности объединяет ЭГП со всеми
гуманистически-ориентированными
концепциями.

Таким
образом, экзистенциально-гуманистический
подход – это попытка построения новой
психологии: психологии с «человеческим
лицом» по сути и по форме своего
осуществления; психологии, которая не
пасует перед неоднозначной, трудно
постижимой и весьма драматичной сущностью
человека, а последовательно и осознанно
выбирает экзистенциальную
философско-методологическую основу и
гуманистические ценности.

Важно
отметить и то, что для нашей страны ЭГП
– новая психология в буквальном смысле,
т.к. до самого последнего времени она
была почти незнакома отечественным
специалистам, и потому актуальность
изложения этих идей очевидна. В то же
время распространение ЭГП у нас сейчас
– совсем не такой простой процесс и
связан с целым рядом противоречий и
парадоксов.

Если
известная формула Г.Эббингауза:
«Психология имеет очень большое
прошлое и очень маленькую историю»,
– верна для психологии в целом, то к ЭГП
это относится более, чем к какому бы то
ни было другому подходу. Парадокс состоит
в том, что хотя экзистенциальное
направление оформилось в психологии
позже других базовых подходов
(психоанализа, бихевиоризма,
гештальт-психологии, когнитивной
психологии и других) и часто считается
«молодым», но при этом именно ЭГП
имеет самую древнюю и самую солидную
предысторию среди всех психологических
концепций. Экзистенциальный взгляд
имеет многовековую традицию, и его корни
можно найти в философских трудах еще
за три тысячи лет до нашей эры! (См.
подробнее Schneider, May, 1995, p. 11.) Однако в
современной психологии экзистенциальные
мотивы начали звучать действительно
не так давно – примерно с середины
нашего столетия.

Сейчас
этот подход приходит к нам как «зарубежный»,
и потому многим представляется как
«иностранное влияние». Но парадокс
в том, что в отечественной культуре
очень сильна экзистенциальная традиция
– достаточно вспомнить Николая
Александровича Бердяева или Михаила
Михайловича Бахтина. Более того, сами
западные теоретики ЭГП среди основных
его идеологов-предшественников одним
из первых обязательно называют Федора
Михайловича Достоевского.

Правда,
как раз в нашей психологии отечественная
экзистенциальная традиция до последнего
времени проявлялась в весьма ослабленном
виде, как сказал бы тот же М.М.Бахтин, –
в «гомеопатических дозах». Особенно
это касается практической сферы. На
теоретическом уровне эта позиция
представлена в большей мере (хотя и явно
недостаточно). Среди советских психологов
были экзистенциально мыслящие авторы
– прежде всего следует отметить Сергея
Леонидовича Рубинштейна и его до сих
пор не оцененную по достоинству
замечательную работу «Человек и мир»
(Рубинштейн, 1976, с. 253-381), а также концепцию
«личностного смысла» Алексея
Николаевича Леонтьева и его единомышленников
(Асмолов и др., 1979; Д.А.Леонтьев, 1999) (см.
подробнее §1.1).
В
очередной раз мы «открываем Америку»,
не замечая пророков в своем отечестве…
Да и «открывать» особенно не
торопимся – ЭГП в отечественную
психологию приходит позже других
концепций, в числе самых последних.

Впрочем,
справедливости ради следует признать,
что развернутой экзистенциальной
концепции психологии общения в
отечественной психологии пока не создано
и, тем более, нет эффективных программ
развития соответствующих способностей.
В этом плане обращение к разработкам и
опыту зарубежных коллег вполне оправдано.

Еще
один парадокс состоит в том, что ЭГП,
имея фундаментальную теоретическую
основу (ни одно другое направление в
психологии не имеет такой мощной
философской и методологической базы!),
– принципиально отказывается от жестких
и однозначных теоретических схем
психологического анализа, от абстрактных
«структур» психики, личности, от
исследования бесконечных «факторов»,
«систем», «компонентов» и т.д.,
и т.п. Предложенное экзистенциалистами
«новое понимание человека»
основывается на том, что «человек
более не трактуется в терминах какой
бы то ни было теории – будь то
механистической, биологической или
психологической» (Binswanger, 1956, р. 144), а
рассматривается в «человеческом
измерении».

Но
это парадокс только кажущийся – ведь
именно глубокий экзистенциальный взгляд
на человека с неизбежностью ведет к
признанию приоритета живой реальности
внутреннего мира конкретного человека,
его субъективного опыта перед любыми
объективированными «продуктами»
теоретического анализа. И чем глубже
наше постижение «человеческого в
человеке», тем яснее становится
понимание того, что человек многократно
сложнее любых наших теорий и абстрактных
рассуждений о нем.

Однако
приоритет субъективности и феноменологическая
ориентация ЭГП не ведет к обесцениванию
«процедурной», методической стороны
деятельности практического психолога,
а скорее наоборот (что также может
показаться парадоксом) – усиливает
внимание к методам работы. Не часто
концепция включает в себя такое
многообразие форм и способов работы и
столь подробный и тщательный их разбор,
как ЭГП.

К
тому же и методы рассматриваются здесь
не формально-технологически, а как
условия и средства актуализации и
поддержания «жизнеизменяющих
процессов». То есть дело не в самих
методиках и приемах, а в искусстве
приблизиться с их помощью к тому
глубинному, экзистенциальному уровню
общения с клиентом, на котором только
и возможно оказать ему полноценную,
эффективную помощь.

Наконец,
еще один парадокс – возможно, самый
главный. С одной стороны, хотя
экзистенциализм достаточно хорошо
известен и даже моден (так сказать, на
«вербальном уровне»), его отнюдь
нельзя назвать широко распространенным
подходом и он не страдает от излишней
популярности – как среди клиентов, так
и среди самих психологов и психотерапевтов.
А ведь, с другой стороны, именно этот
подход затрагивает важнейшие стороны
человеческой жизни, нацелен на решение
самых острых жизненных проблем. И если
согласиться с тем, что все «мы являемся
живущими существами и потому в определенной
степени все мы – экзистенциалисты»
(Bugental, Kleiner, 1993), то следует признать, что
ЭГП обращен ко всем, к каждому из нас. А
если еще учесть, что центральная проблема
экзистенциальной психологии – это
«человек в кризисе», то именно этот
подход, казалось бы, должен прийтись
как нельзя более кстати именно в нынешней
России, переполненной кризисами во всех
отношениях. Но пока (?!), увы, – не
пришелся…

У
этого парадокса неполной востребованности
есть, видимо, много причин; пока ограничусь
лишь одной: экзистенциально-гуманистический
взгляд на человека – это взгляд глубокий,
мудрый, можно даже сказать красивый, но
очень непростой. А сложное, увы, не может
быть массовым – спросом и популярностью
пользуется простое. Надо признать, сама
психология много сделала для того, чтобы
широкое распространение получил простой
и «удобный в употреблении» образ
человека – заголовок известной книги
«Психология – это просто» (Фолкэн,
1997) можно было бы использовать в качестве
эпиграфа к работам очень многих
психологов. Впрочем, и с простыми (а
особенно упрощенными) представлениями
– не все так просто. Как точно подметил
Д.А.Леонтьев, «простые объяснения
сложных явлений… не требуют от человека
размышлений, поэтому они так привлекательны.
Единственный их недостаток – они имеют
мало общего с действительностью. Подобно
пародиям и шарфам, они выхватывают одну
черту из картины реальности и раздувают
ее… а остальное игнорируют»
(Д.А.Леонтьев, 1993, с. 6).

Не
будем же упрощать и карикатуризировать
сложную и драматичную реальность
внутреннего мира человека. И чтобы
по-настоящему понять предлагаемый в
ЭГП путь постижения этой реальности в
непосредственном глубинном общении, –
начнем с раскрытия самой
экзистенциально-гуманистической
концепции, ее теоретических основ. Затем
рассмотрим экзистенциальную концепцию
глубинного общения, после чего имеет
смысл перейти к описанию семинара-тренинга,
– только так, через призму осмысления
ключевых идей, концептуальных положений
и теории может быть адекватно понято и
освоено все богатство практических
возможностей ЭГП.

Часть
Первая ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНО-ГУМАНИСТИЧЕСКИЙ
ПОДХОД: ИСТОРИЯ И ТЕОРИЯ

1.1.
ИСТОРИЯ РАЗВИТИЯ ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЙ
ПАРАДИГМЫ

Экзистенциальная
парадигма, как уже было подчеркнуто,
имеет очень древние и разнообразные
исторические корни. Можно выделить как
минимум три основные группы источников:
литературные, философские и психологические
(Schneider, May, 1995).

Литературные
истоки, возможно, самые многочисленные
и самые древние. Кирк Шнайдер и Ролло
Мэй приводят в качестве примера одного
из первых документально зафиксированных
проявлений экзистенциальных взглядов
ассирийско-вавилонский текст «Гильгамеш»,
написанный около пяти тысяч (!) лет назад
(там же, р. 11). Экзистенциальные мотивы
– особенно такие, как стремление к
свободе, осмысление своего места в мире,
поиск смысла жизни и другие – можно
найти в творениях всех эпох и народов.
Очень остро звучат экзистенциальные
вопросы в древнегреческих трагедиях,
в «Божественной комедии» Данте,
шекспировских «Гамлете» и «Макбете»,
«Фаусте» Гете и ряде других
произведений. Великие писатели «золотого
века» русской литературы – особенно
Ф.М.Достоевский, Л.Н.Толстой, А.П.Чехов
– также уделяли много внимания этим
проблемам.

Философская
традиция. Как философский взгляд на мир
экзистенциальный подход насчитывает
много веков и несколько десятков имен
известных мыслителей из разных стран.
Трудно дать исчерпывающий перечень,
достаточно назвать Демокрита, Сократа,
Аристотеля, философов итальянского
Возрождения, Шеллинга, Канта, в определенном
смысле Гегеля и многих других.

Своеобразно,
но вполне отчетливо звучат экзистенциальные
мотивы в восточной философской традиции
(особенно индийской, китайской) – как
древней, так и современной.

Но
наиболее мощное влияние на становление
ЭГП оказали философские поиски мыслителей
XIX-XX веков. Джеральд Корэй (Corey, 1986а, р.
74) в качестве наиболее влиятельных
фигур, заложивших философский фундамент
экзистенциализма, называет Федора
Михайловича Достоевского (1821 – 1881),
Серена Кьеркегора (1813-1855), Фридриха Ницше
(1844-1900), Мартина Хайдеггера (1889-1976) и в
особенности – Жан-Поля Сартра (1905-1980) и
Мартина Бубера (1878-1965).

Например,
Ирвин Ялом, один из современных лидеров
ЭГП, считает, что на его собственные
взгляды наибольшее влияние оказали
попытки этих авторов осмыслить следующие
идеи и проблемы (Yalom, 1980):

у
Достоевского – творчество, бессмысленность
и смерть;

у
Кьеркегора – творческая тревога,
отчаяние, страх и трепет, вина и ничто;

у
Ницше – смерть, самоубийство и воля;

у
Хайдеггера – аутентичное бытие, забота,
смерть, вина, индивидуальная ответственность,
одиночество;

у
Сартра – бессмысленность, ответственность
и выбор;

у
Бубера – межличностные отношения, Я-Ты
перспективы в терапии и самотрансценденция.

Влияние
этих мыслителей на развитие ЭГП,
разумеется, не ограничивается данным
перечнем проблем и каждый представитель
экзистенциального направления выбирает
свои темы и ориентиры, проставляет свои
акценты.

Психологические
корни ЭГП также многообразны.
Экзистенциальные идеи (с различной
степенью последовательности и полноты)
оказались близки многим психологам –
в том числе и тем, кто не причислял себя
к явным сторонникам ЭГП. Поэтому влияние
экзистенциализма на психологию не
ограничилось появлением собственно
экзистенциального направления – очень
многие психологические школы в той или
иной мере ассимилировали эти идеи.
Особенно сильны экзистенциальные мотивы
у Эриха Фромма, Фредерика Перлза, Карен
Хорни, уже упоминавшегося С.Л.Рубинштейна
и др. Это позволяет говорить о целом
«семействе» экзистенциально-ориентированных
подходов и различать экзистенциальную
психологию (терапию) в широком и узком
смысле. В последнем случае экзистенциальный
взгляд на человека выступает как хорошо
осознаваемая и последовательно
реализуемая принципиальная позиция.

Первоначально
это собственно экзистенциальное
направление (в узком смысле) в психологии
и психотерапии именовалось
«экзистенциально-феноменологическим»
или «экзистенциально-аналитическим»
и представляло собой чисто европейский
феномен.

Экзистенциальное
направление в психологии возникло в
Европе в первой половине XX века на стыке
двух тенденций: с одной стороны – это
неудовлетворенность многих психологов
и психотерапевтов господствовавшими
тогда детерминистскими взглядами и
установкой на объективный, «научный»
анализ человека; с другой стороны – это
мощное развитие экзистенциальной
философии, которая проявляла большой
интерес к психологии и психиатрии. В
результате в психологии появилось новое
течение – экзистенциальное, представленное
такими именами, как Карл Ясперс
(1883-1969), Людвиг Бинсвангер (1881-1966), Медард
Босс (1903-1990), Виктор Франкл (1905-1997) и др.

После
второй мировой войны экзистенциальный
подход получил широкое распространение
и в США. Причем, там в числе его наиболее
ярких представителей оказались некоторые
лидеры третьей, гуманистической
«революции» в психологии (которая,
в свою очередь, во многом опиралась на
идеи экзистенциализма) – Ролло Мэй,
Ирвин Ялом, Джеймс Бюджентал и др.

Видимо,
поэтому некоторые из них – в том числе
и Дж.Бюджентал – предпочитают говорить
об экзистенциально-гуманистическом
подходе. Как представляется, такое
объединение вполне обоснованно и имеет
глубокий смысл. Экзистенциализм и
гуманизм, безусловно, – не одно и то же,
хотя имеют много общего. Название
«экзистенциально-гуманистический»
фиксирует не только их нетождественность,
но и принципиальную общность, которая
заключается прежде всего в признании
за человеком свободы построения своей
жизни и способности к этому (подробнее
об этом – см. ниже).

Однако,
признавая ведущую роль европейских, а
затем американских экзистенциалистов,
следует отметить еще две важные линии
развития экзистенциальных идей, о
которых говорилось выше – восточную и
российскую.

Восточная
философско-психологическая традиция
оказала большое влияние на многие
психологические школы, не избежал этого
влияния и ЭГП. Правда, у экзистенциальных
психологов прямые ссылки на восточных
авторов более редки, чем, скажем, у
А.Маслоу, К.Роджерса или Ф.Перлза, и
некоторые историки психологии считают,
что именно представители ЭГП (в частности
– Дж.Бюджентал) оказались менее
восприимчивы к восточной философии (de
Carvalho, 1996, p. 50). И все же, прямо или косвенно,
«восточный след» можно найти и у
Р.Мэя (Schneider, May, 1995, p. 164) и у Бюджентала –
особенно очевидна близость его концепции
«Я-процесса» и основополагающих
идей дзен-буддизма (см. Bugental, 1965 и др.).

Российская
линия развития экзистенциализма, к
сожалению, не оказала прямого существенного
воздействия на становление экзистенциальной
парадигмы в мировой психологии и даже
в отечественной культуре не стала пока
влиятельной силой. Исключение составляет,
конечно, Ф.М.Достоевский, которого хотя
и нельзя назвать последовательным
экзистенциалистом, но многие идеи
которого – отстаивание «человеческого
в человеке», ответственности личности
за свои поступки, за поиск смысла своего
существования и т.п. – и сегодня вызывают
большой интерес у философов и психологов
экзистенциальной ориентации.

На
рубеже XIX-XX веков экзистенциальные
мотивы явно прослеживаются у многих
российских философов – особенно у
Н.А.Бердяева (1874-1948), Л.И.Шестова (1866-1938)
и др. Особо следует отметить выдающихся
отечественных мыслителей С.Л.Рубинштейна
(1889-1960) и М.М.Бахтина (1895-1975).

Сергей
Леонидович Рубинштейн долгое время был
среди главных идеологов и теоретиков
советской психологии. Он – один из
создателей теории деятельности, автор
многих основополагающих принципов
отечественной психологии. В то же время
именно он развивал «личностный
подход», который нашел свое воплощение
в фундаментальном философско-психологическом
труде «Человек и мир» (Рубинштейн,
1976), имеющем ярко выраженную экзистенциальную
направленность. В нем были подробно
рассмотрены такие классические для
экзистенциализма (но совсем не традиционные
для тогдашней официальной советской
науки) понятия как «бытие»,
«существование», «свобода»,
«я и другой человек», «любовь»,
«человек как субъект жизни» и т.п.
И хотя формально в тексте содержится
критика экзистенциализма (возможно –
из идеологических соображений), его дух
присутствует очень явно.

Михаил
Михайлович Бахтин, блестяще знавший
европейскую философию (в том числе,
конечно, и экзистенциальную) и многое
из нее почерпнувший, создал свою, особую
«философскую антропологию», которая
в большой мере опирается также и на
взгляды Достоевского. Особенно сильно
экзистенциальное начало проявилось в
концепции поступка Бахтина, в центре
которой – идея «не-алиби-в-бытии»
личности, ее онтологической ответственности
(Бахтин, 1986).

Еще
более явно экзистенциальный пафос
звучит во взглядах Бахтина на личность
и общение, в его знаменитой концепции
диалога (во многом перекликающейся с
идеями М.Бубера). А его определение
человека как личности – «конкретность
(имя), целостность, ответственность и
т.п., неисчерпаемость, незавершенность,
открытость» (Бахтин, 1979, с. 343) – может
считаться классически экзистенциальным
(подробнее об этом см. Братченко, 1991). Не
случайно именно идеи Бахтина легли в
основу одного из самых экзистенциально
ориентированных подходов в современной
отечественной практической психологии
– диалогического подхода к консультированию
Андрея Феликсовича Копьева (Копьев,
1996 и др.).

Из
наиболее ярких, оригинальных и
перспективных направлений в современном
развитии отечественной экзистенциальной
психологической мысли следует прежде
всего назвать «психологию переживания»
Федора Ефимовича Василюка (Василюк,
1984) и «психологию смысла» Дмитрия
Алексеевича Леонтьева (Леонтьев Д.А.,
1999).

В
последние годы и у многих других
отечественных психологов экзистенциальные
мотивы звучат все яснее, все настойчивее,
ярким свидетельством чего является
первая фундаментальная книга, достаточно
полно представляющая передовой край
«движения за» гуманистическую и
экзистенциальную психологию в России
(своеобразный аналог американского
«Вызова гуманистической психологии»
1967 года) – «Психология с человеческим
лицом» (1997).

*
* *

В
целом на основании данного краткого
исторического обзора можно с уверенностью
утверждать, что экзистенциально-гуманистические
взгляды относятся к числу наиболее
древних, подробно осмысленных, выстраданных
и последовательно отстаиваемых в истории
человечества.

Соответственно,
можно считать, что наметившаяся в
последнее время тенденция к гуманизации
психологии и психотерапии не является
движением по совершенно новому и
неизведанному пути, а, наоборот, –
соответствует фундаментальной
кросскультурной гуманистической
традиции (включающей, естественно, и
экзистенциализм), которая имеет длительную
историю и в русле которой накоплен
богатейший опыт.

В
то же время очевидно, что на сегодня
потенциал экзистенциального подхода
далеко не исчерпан – особенно в области
психологии и именно в психологии
российской. Задача состоит в том, чтобы,
опираясь на понимание, осмысление и
принятие этой традиции, использовать
уже имеющийся опыт и достижения для
создания нового, своего варианта (лучше
– вариантов) психологии «с человеческим
лицом».

Есть
надежда, что знакомство с ЭГП и конкретно
с концепцией Джеймса Бюджентала будет
способствовать дальнейшему развитию
гуманистического и экзистенциального
направления в отечественной психологии,
реализации его огромных возможностей.

1.2.
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОГО
ПОДХОДА И ЕГО МЕСТО СРЕДИ ДРУГИХ
ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ КОНЦЕПЦИЙ

Непросто
определить однозначно место ЭГП в
психологическом мире – слишком сложны
и часто неочевидны его взаимосвязи с
большинством других концепций. И все
же в самом общем виде можно сказать, что
экзистенциально-гуманистический подход
Джеймса

Бюджентала
– это часть «экзистенциального крыла»
гуманистического движения в современной
психологии. Поэтому логично будет начать
с определения позиции гуманистической
психологии в целом, потом – специфики
экзистенциального направления, а затем,
в рамках этой позиции, – найти место
ЭГП. Не следует забывать при этом большую
степень условности разграничения и
противопоставления разных школ в
психологии – как любит повторять
Бюджентал, созвездия существуют не на
небе, а в голове наблюдателя. Однако и
игнорировать их принципиальные различия
не стоит – все-таки каждая звезда
занимает на небе свое определенное
место.

Гуманистическая
психология появилась как результат
«третьей революции» в психологии
(в которой экзистенциализм играл не
последнюю роль) в конце 50-х – начале
60-х годов XX века. И поначалу основной ее
пафос заключался в протесте против
господствовавших тогда психологических
концепций бихевиоризма и психоанализа.

Бихевиоризм
беспощадно критиковался прежде всего
за упрощенный, механистический взгляд
на человека и стремление «вычислить»
его поведение и контролировать его; за
пренебрежительное отношение к внутренней
жизни личности и ее собственным
потенциальным возможностям. Бюджентал
считает, что зацикленность на поведении
– следствие «туннельного видения»,
а сам бихевиоризм получил статус
«психологии» явно случайно (см. de
Carvalho, 1996, p. 46). Более того, по мнению
Бюджентала, объективизм и сциентизм
бихевиоральной («объективной»,
научной) психологии является следствием
работы защитных механизмов самих ее
создателей: будучи не в силах полноценно
взаимодействовать с собственным
внутренним субъективным миром,
бихевиористы пытаются удержаться в
рамках «объективных» критериев и
измерений (Bugental, 1976).

Но
важнее другое – бихевиоральные идеи,
воплощенные на практике, оказываются
совсем не безвредными. Бюджентал
утверждает, если человеку внушают, что
он – животное, а понятия «свободы и
достоинства» – всего лишь иллюзии,
то есть шанс, что человек может принять
такой образ и стараться ему соответствовать.
И поэтому главная опасность состоит не
в том, что Б.Скиннер (лидер американских
психологов-бихевиористов и один из
самых рьяных критиков гуманистических
ценностей) и его коллеги ошибаются, а в
том, что они правы, но правота их
односторонняя и разрушительная. «Человека
можно низвести до уровня белой крысы
или голубя. Человека можно превратить
в машину. Редуцированные представления
о человеческой природе могут быть
использованы для управления людьми, к
чему стремится Скиннер. Но останется
ли человек человеком, если его превратить
в бьющего по шарику голубя?» (Bugental,
1976, р. 293-294).

Интересно,
что Б.Скиннер со своей стороны предпринял
попытку «научно-бихевиорального»
анализа и «развенчания» наиболее
важных для экзистенциализма идей и в
первую очередь – свободы (Skinner, 1971). При
этом он рассматривал свободу не как
ценность или атрибут собственно
человеческого способа бытия и
фундаментальную жизненную проблему, а
как «понятие», как объект
«экспериментального исследования».
И, естественно, «обнаружил», что
никакой свободы нет, как нет, собственно,
и самого человека, а есть только
животноподобный организм, вся «психология»
которого исчерпывающе может быть описана
законом «стимул-реакция». Бюджентал
считает, что подобные «опровержения»
больше «похожи на стрельбу из
игрушечного пистолета по рисунку льва
с последующим провозглашением убийства
царя зверей» (Bugental, 1976, р. 321).

С
психоанализом отношения гуманистической
психологии сложнее. С одной стороны,
многие гуманисты (особенно экзистенциалисты)
немало заимствовали у Зигмунда Фрейда
и его сторонников (а большинство
экзистенциальных психологов вообще
начинали как психоаналитики). С другой
стороны, именно разочарование в постулатах
фрейдизма и привело их к принципиально
иным взглядам.

Гуманистическая
психология резко выступила прежде всего
против детерминизма фрейдовского учения
и его догматизма, против утверждения
фатальной предопределенности взрослой
жизни человека особенностями его
детства. Хотя именно экзистенциальное
крыло гуманистической психологии было
ближе всего к психоанализу, и у
экзистенциалистов возникло много
претензий к Фрейду. В частности, появились
серьезные сомнения в отношении
краеугольного камня психоанализа –
концепции бессознательного как
универсального объяснительного принципа.
Были также переосмыслены цели терапии,
принципы взаимоотношений с клиентом,
а самое главное – представление о
природе человека (см. подробнее об этом
далее).

Таков
далеко не полный перечень основных
«горячих точек» теоретических
дискуссий гуманистов с представителями
других подходов. Однако, наиболее ценна
в гуманистической психологии не теория.
Важнейшая особенность и безусловное
достоинство гуманистической психологии
состоит в ее ярко выраженной практической
направленности. Более того, основные
идеи этого направления не просто
реализованы на практике, но выросли из
нее в буквальном смысле.

От беспокойства к легкости с экзистенциальным парадоксом

«Жизнь можно понять только в обратном направлении; но надо жить вперед ».
Сорен Кьеркегор, датский философ-экзистенциалист.

Мой клиент сказал что-то вроде: «Я ненавижу свою жизнь. Вы предлагаете мне принять то, что нужно двигаться дальше? Как это имеет смысл?» Мы обсуждали экзистенциальный парадокс. Это напомнило мне день, когда мой наставник посоветовал: «Будьте той любовью, которую хотите получить». В то время я был сбит с толку, но не навсегда!

В бакалавриате я прослушал только один курс философии.Однако в моей магистерской программе по гуманистической психологии перспективы экзистенциализма неоднократно всплывали на поверхность. Действительно, они часто возникают в терапевтическом процессе у тех, кто стремится найти смысл в своих испытаниях и невзгодах. Мое исследование здесь не столько в академической точности, сколько в служении тем, у кого есть вопросы об их реальности. Терапевтический процесс включает в себя осознание или осознание своих мыслей, чувств, импульсов и поведения, а также причин.

Значение экзистенциального

Экзистенциальные проблемы — это вопросы о нашем человеческом существовании, о том, как мы живем.Мы существуем! Мы, как мыслящие, вопрошающие существа, хотим знать , почему мы существуем. Какая цель для нас на планете? Экзистенциализм — это изучение БЫТИЯ. Осознание — это процесс постановки некоторых ключевых вопросов о нашем существовании.

Когда мы начинаем задавать экзистенциальные вопросы, мы часто впадаем в смятение в поисках окончательного ответа. Вот несколько общих вопросов, которые задают в терапевтическом процессе:

• Как мне принять правильное решение?
• Действительно ли я контролирую свою жизнь?
• Что значит моя жизнь?
• Могу ли я изменить?
• Могут ли другие действительно измениться?
• Почему я?
• Справедлива ли жизнь?
• Почему мне было больно?
• Почему меня бросили?
• Могу я все это сделать?
• Почему некоторые люди добиваются успеха, а я нет?
• Кто я?
• Какова цель моей жизни?

На многие из наших экзистенциальных вопросов лучше всего ответить парадоксально.

Значение парадокса

Оксфордский словарь определяет парадокс как «внешне абсурдное или противоречивое утверждение или утверждение, которое при исследовании может оказаться хорошо обоснованным или истинным».

Парадокс в контексте экзистенциализма означает мышление, выходящее за рамки абсолютов, таких как правильное или неправильное, хорошее или плохое, ангельское или злое. Когнитивно-поведенческая терапия (КПТ) относится к черно-белому мышлению, мышлению или мышлению «все или ничего», мышлению как дисфункциональному мышлению.

Экзистенциальная дилемма

Когда мы пытаемся ответить на экзистенциальные вопросы с помощью черно-белого мышления, мы можем прийти к экзистенциальной дилемме . Экзистенциальная дилемма возникает, когда наш правильный ответ не работает или нас заманивает в ловушку. Например, мой клиент заявил: «Если я приму то, где я нахожусь в данный момент, я не смогу двигаться дальше». Это пример черно-белого мышления, в котором он оказывается в ситуации , будь он проклят, если я это сделаю, и проклят, если я не сделаю это в ситуации . Сеть ментальной защиты — это готовность жить в мире двойственности, противоречивых концепций, серого (не черного и белого) и гибкого мышления.

Преимущества экзистенциального парадокса для психического здоровья

Избегание или сопротивление заданию экзистенциальных вопросов и принятие парадоксальных выводов может создать проблемы для психического здоровья и управления стрессом. Спокойствие во время шторма — это парадокс, который может спасти вам жизнь.

Когда мы принимаем парадокс, мы ослабляем нашу тенденцию бороться за правильный ответ, решение или направление. Когда мы начинаем видеть и принимать двусмысленность, неуверенность и противоречия, мы перестаем видеть в себе успех или неудачу.Еще одно преимущество принятия парадокса заключается в том, что мы развиваем экзистенциальную мудрость. Мы становимся более креативными и гибкими. Как писал доктор Аль Зиберт в книге Личность выжившего,

.

Мои исследования научили меня, что самые стойкие люди в сложных ситуациях — это те, у кого есть баланс между самооценкой и самокритикой, смесь уверенности в себе и неуверенности в себе, позитивная самооценка, открытая для принятия существования недостатков и слабые стороны. . . «Я» у устойчивых, процветающих людей парадоксальны.”

Давайте вернемся к экзистенциальной дилемме моего клиента: «Если я приму, где я нахожусь в данный момент, я не смогу двигаться дальше». Я надеюсь, что он сможет понять, что это не решение «либо / или». Я предлагаю успокаивающий экзистенциальный парадокс, например: «Если я буду отрицать свою реальность, я не увижу, как ее изменить». Затем я хотел бы предложить исследование того, как он достиг того, где он сейчас , как он на самом деле чувствует себя относительно сейчас и как сейчас может сообщить ему, чтобы он двигался вперед осознанно и проницательно.

Позвольте себе поразмышлять над этими экзистенциальными парадоксами.

Культурные парадоксы

1. Мы тратим больше денег на вещи, но жаждем большего.
2. Трудно найти работу без опыта, и вы не можете получить опыт, если у вас нет работы.
3. Мы строим дома побольше, чувствуя себя более одинокими и разобщенными.
4. Социальные сети создали социальную разобщенность.
5. Во время covid-19 мы должны были оставаться дома и оставаться на связи.

Исцеление экзистенциальных парадоксов

1. У меня есть свобода, несмотря на ограничения и препятствия.
2. Незначительно значим.
3. Чем больше я знаю, тем больше знаю, что не знаю.
4. Поиск счастья порождает несчастье.
5. Я такой же особенный, как и все.
6. Ответ заключается в моем вопросе.
7. Слишком часто я хочу, чтобы другие изменились, но не хочу менять себя.
8. Я хочу, чтобы я нравился всем, а некоторые люди мне не нравились.
9. Чтобы позволить себе быть уязвимым, нужна сила.
10. Прощение другого освобождает мою душу.
11. Чтобы по-настоящему доверять другому, мне нужно верить в себя, чтобы пережить их предательство.
12. Отрицание своих чувств усиливает мою боль.

Парадоксы экзистенциальной мудрости

1. Единственная константа, на которую можно рассчитывать, — это изменение.
2. Мы рождены, чтобы умереть.
3. Штормы приносят нам радугу.
4. Быть уникальным — это нормально.
5. Мы все совершенно несовершенны или несовершенны.
6. Когда закрывается одна дверь, открывается другая.
7. Единственная уверенность в жизни — это неопределенность.
8. Чем больше мы отдаем то, чего желаем, тем больше у нас этого.
9. Просить о помощи — знак силы.
10. То, что я знаю точно, я не знаю.
11. Жизнь — не проблема.
12. Чем больше мы любим себя, тем больше любви мы должны отдавать.

Веселые парадоксы

1. Что было раньше, курица или яйцо?
2. Вы не можете не общаться. Ваше молчание оглушительно.
3. Не принимать решения — значит принимать решение.
4. Чем быстрее вы проиграете (сделаете ошибки), тем быстрее вы добьетесь успеха.
5. Чем быстрее я работаю, тем меньше у меня получается.
6. Те, кто считают, что знают все, знают немного.
7. Предайте своих детей, чтобы они ушли из дома.
8. Рано ложиться и рано вставать разрушает вашу социальную жизнь.
9. То, что обо мне думают другие, меня не касается.
10. Ранняя пташка получает червя, а вторая мышь получает сыр.
11. Ты самодоволен! Замечательная правда, которую стоит принять!
12. Как вы думаете, кто вы такие? Это экзистенциально изысканный вопрос.

Экзистенциальные парадоксы глубинных мыслителей

1. «Если я буду только для себя, кто будет? Если я только для себя, в чем смысл? » Гиллелл, античный философ
2. «То, что меня не убивает, делает меня сильнее». Фридрих Ницше, немецкий философ
3. «Все решено, кроме как жить». Жан-Поль Сартр, французский философ и драматург
4. «Жизнь начинается по ту сторону отчаяния». Жан-Поль Сартр.
5. «Я всегда могу выбирать, но я должен знать, что если я не выбираю, я все равно выбираю.”Жан-Поль Сартр
6. «Свобода — это то, что вы делаете с тем, что с вами сделали». Жан-Поль Сартр
7. «Когда я принимаю себя таким, какой я есть, тогда я могу измениться». Карл Роджерс, психолог, разработавший терапию, ориентированную на клиента,
8. «Парадокс травмы в том, что она обладает как силой разрушать, так и силой трансформировать и воскрешать». Питер А. Левин, психолог и разработчик терапии соматических переживаний
9. «Чем глубже печаль проникает в ваше существо, тем больше радости вы можете вместить.”Халил Кибран, ливанский философ и поэт
10. «Совместная боль — уменьшение боли. Общая радость увеличивает радость ». Паук Робинсон, автор научной фантастики

Наконец:
«Из такого хаоса, из такого противоречия

Мы узнаем, что мы не дьяволы и не божества

Когда мы дойдем до этого

Надо признать, что мы возможные

Мы чудо, настоящее чудо света

Вот тогда и только тогда

Мы приходим к этому »

Майя Анджелоу (Смелая и поразительная правда) * Полет в космос в рамках миссии NASA Orion

Пусть это исследование экзистенциального парадокса уменьшит вашу боль и увеличит вашу радость.. . точно так же, как это было со мной, моим клиентом и другими!

Пожалуйста, проверьте эти похожие сообщения:

Morgan MA CCC помогает своим читателям, клиентам и аудитории облегчить их бремя, улучшить их взгляды и укрепить их устойчивость. Чтобы перейти от горя к WOW , позвоните по телефону 403.242.7796 или по электронной почте с запросом.

Если вам понравился этот блог или он получил от него пользу, оставьте, пожалуйста, комментарий

ниже и подпишитесь на мою электронную новостную рассылку Your Uplift.

Просмотры сообщений:
1,716

Логический парадокс у Кьеркегора — Кристофер Винк

Кристофер Винк | 30 янв.2007 г. | Экзистенциализм

Меня никогда не путали с великим мыслителем. Философия — это мир мыслей, неспровоцированных и часто бесцельных, маловероятный дом для кого-то вроде меня. Думаю, мне все равно это нравится. Мне это нравится, потому что у меня есть задания, в которых меня просят определить экзистенциальный парадокс.

Это непростая задача, ограничение в одну страницу или нет. Теперь я могу сказать, что я прочитал «Страх и трепет» датской философии XIX века Сорена Кьеркегора (1813-1855), и мне удалось понять достаточно, чтобы задуматься. Тем не менее, мне неловко признать, что я был вынужден провести дополнительное исследование, чтобы даже начать определять экзистенциальный парадокс, и я постараюсь изо всех сил передать все, что я узнал.

Любой парадокс — это просто фраза, которая кажется противоречащей интуиции, но может быть правдой.В своем эссе 1980 года под названием «Система и структура», опубликованном в «Коммуникации и обмене», английский писатель Энтони Уилден определил экзистенциальный парадокс как «сознательную или бессознательную интенционализацию… о жизни, которая отрицает обычно принятые категории истины и ложности относительно« реальности ». Когда я впервые прочитал это, я не понял, что это значит. Я, наверное, до сих пор не знаю.

Профессор штата Сан-Франциско Билл Николс затронул эту тему в книге о документальном кино 1991 года и, процитировав Уилдена, продолжил сравнение экзистенциального парадокса с логическим.Николс использовал «Я лгу» как пример логического парадокса. Это логический парадокс, но не экзистенциальный, потому что его значение может быть раскрыто по мере того, как задействована интерпретация субъекта. «Не обращайте внимания на это предложение», парадокс, который Николс описывает как экзистенциальный, таков, утверждает он, потому что, как приказ, «его нельзя подчиняться или не подчиняться». (Николс 1991, 292)

Исходя из этого краткого предыстории, моя интерпретация заключается в том, что, хотя логические парадоксы можно понять — будучи логикой парадоксального мира, — экзистенциальные парадоксы немного сложнее и, хотя, возможно, могут быть правдой, представляют трудности в рационализации.Конечно, что-то вроде возможности понять никогда не останавливало уважающего себя философа, не так ли?

Итак, помня об этом, я вернулся к своим заметкам и к тексту любимой книги Кьеркегора «Страх и трепет», чтобы найти пример и дополнительно объяснить концепцию экзистенциального парадокса. Как и ожидалось, я выбрал самую широкую и наиболее часто повторяющуюся тему творчества Кьеркегора, чтобы служить своим примером: историю Авраама в Ветхом Завете.

Парадокс истории Авраама заключается в кажущемся контрасте, который обнаруживают его этические и религиозные обязанности.Когда Бог просит Авраама принести в жертву своего собственного сына, он неуклонно следует этим приказам. С этической точки зрения, есть несколько вещей более предосудительных, чем убийство собственного сына — задача, которую Авраам проделал три дня со своим сыном Исааком. Однако с религиозной точки зрения не было никакой другой реакции, кроме того, что сделал Авраам; его вера убедила его, что повеления Бога справедливы, и, как предполагает Кьеркегор, Авраам понимал, что его личные религиозные обязанности перед Ним намного перевешивают его общественные и семейные обязанности перед Исааком.

Именно так мы можем лучше понять концепцию экзистенциального парадокса. В то время как логический парадокс «Я лгу» использует игру слов, ситуация Авраама, как предполагает определение Уилдена, «отрицает обычно принятые категории истины». Убийство его сына больше не аморально, это «телеологическая приостановка этического», как выразился Иоганнес де Силентио. В большинстве случаев мы все согласны с тем, что убийство кого-либо, особенно невинного сына, неправильно, но эти нормальные стандарты морали и истины были отвергнуты, что сделало это экзистенциальным парадоксом.Конечно, ответ Авраама на волю Бога поднимает более серьезные вопросы о вере и ответственности, но для объяснения идеи экзистенциального парадокса есть несколько более эффективных примеров.

Подготовлен для занятий по экзистенциализму, которые ведет в Темплском университете профессор Льюис Гордон.

Project MUSE — Философия Бердяева: экзистенциальный парадокс свободы и необходимости, критическое исследование (рецензия)

344 ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ между этими двумя мыслителями.Больший интерес для изучающих мысли Хокинга представляют письмо и комментарии к обзору Робинсоном «Эксперимента Хокинга в образовании». ИГНАС К. СКРУПСКЕЛИС Университет Южной Каролины Философия Бердяева: экзистенциальный парадокс [Свобода и необходимость, Критическое исследование. Автор Fuad Nucho. Введение Ричард Кронер. (Нью-Йорк: Doubleday Anchor, 1966. $ 0,95 пб) Многим, кто прочитал Бердяева достаточно, чтобы воспринимать его всерьез, но кто не изучил все его объемные сочинения и не смог к своему удовлетворению переварить прочитанное. , Исследование Фуада Нучо должно быть долгожданным предложением.Вряд ли это введение; скорее, это предполагает значительное знакомство с совершенно уникальным русским языком, а также широкое и разборчивое знакомство с историей философской и религиозной мысли. Те, кто больше всего боролся с извилистыми, почти повторяющимися эссе Бердяева, постоянно меняющимися на протяжении десятилетий его продуктивности, будут очень благодарны за настоящую работу. Становится ясно, что гораздо легче продемонстрировать менее чем адекватную озабоченность последствиями радикального смещения акцентов, чем выявить реальные противоречия в мысли Бердяева.Хотя он мог бы осудить более раннее исследование как более неудовлетворительное, он не откажется от своих основных тезисов, а скорее уравновесит (или перевесит) их новыми. Обсуждения Нучо, как прямые, так и косвенные, понятий Ungrund и сотворения из «ничего» являются одними из его немногих неубедительных критических замечаний, довольно неожиданно оставляющих в воздухе логический статус предпосылок и почти не отличая пустое «ничто» от бесформенного меонтического. . Хребет мышления Бердяева четко очерчен.Он всегда антропологичен по своим акцентам, а в своей зрелости всегда экзистенциалист, и в этом последнем отношении он наиболее близок к Паскалю, Марселю и Достоевскому. Человек для него субъективен в кьеркегоровском смысле и не совсем ясно, хотя иногда и тайно автономен, в кантовском смысле. Человек изображается Паскалем как сущностный дуализм: земли и неба (Бога), отсюда диалектическая природа его опыта и поведения — и любого адекватного их понимания. Ключевая фраза ключевых фраз — «свобода», термин, определяемый скорее контекстно, чем логически.Возникает соблазн говорить скорее о свободах — для определенных действий и от определенных потребностей (которые воспринимаются как рабство). Пути, тесно связанные с мыслью Кьеркегора, Бердяев отходит от «тезиса» самоопределения перед лицом препятствий и угрозой искажения объективации через «свободу» самосовершенствования, всегда преследуемую инерцией, телесным телом. , и демонизм законничества и институционализма, к «свободе» самореализации, творчества, несмотря на соблазны эстетизма и идолопоклонства.Посредством мистицизма, который улавливается сущностной реальностью и сам улавливает ее, и перед лицом ограничений и искажений мысли и слова человек удерживает символическое отношение временного и конкретного к тому, что трансцендентно (и имманентно) окончательно. . Посредством символа естественное и сверхъестественное, человеческое и божественное можно пережить в их надлежащих отношениях, и «падение» в объективацию обращено вспять (и искуплено). Нучо легко и уверенно перемещается среди множества мест, на которые он ссылается.И хотя никакое сопоставление кратких отрывков и цитат не может не пострадать от потери исходного контекста, следует поблагодарить автора за то, что он свел ущерб к минимуму. КНИЖНЫЕ ОБЗОРЫ 345 Книга предлагает хорошо аннотированную библиографию произведений Бердяева. Нам не нужно читать всю потрясающую коллекцию, чтобы почувствовать, что мы достаточно хорошо понимаем этого человека и его послание. ДОНАЛЬД. RHOADPS Школа теологии в Клермонте, Калифорния, Унамуно: Творец и сотворение. Под редакцией Хосе Барсиа и М.А. Цейтлин. (Беркли и Лос-Анджелес: Калифорнийский университет, 1967. Стр. Xii + 253. $ 6.50) Унамуно: экзистенциальный взгляд на продажи и общество. Автор Пол Илие. (Мэдисон, Милуоки и Лондон: University of Wisconsin Press, 1967. Стр. Xi + 299. 7,50 долл. США / 60 шилл.) Профессор Америко Кастро, знаменитый испанский испанист, не единственный, кто в последнее время задавался вопросом, «а не Унамуно ли Унамуно? сегодня ближе к нашим человеческим заботам, чем ему было пятьдесят …

15 парадоксов, от которых у вас взорвется голова

Чтобы пойти куда угодно, вы должны сначала пройти половину пути, а затем вы должны пройти половину оставшегося расстояния, а затем половину оставшегося расстояния и так далее до бесконечности: Таким образом, движение невозможно.

Мигель / flickr

Парадокс дихотомии был приписан древнегреческому философу Зенону и предположительно был создан как доказательство того, что вселенная уникальна и что изменение, включая движение, невозможно (как утверждает учитель Зенона, Парменид).

Люди интуитивно отвергали этот парадокс годами.

С математической точки зрения решение, формализованное в XIX веке, состоит в том, чтобы принять, что половина плюс одна четверть плюс одна восьмая плюс одна шестнадцатая и так далее … в сумме дает единицу. Это похоже на утверждение, что 0,999 … равно 1.

Но это теоретическое решение фактически не дает ответа на вопрос, как объект может достичь места назначения. Решение этого вопроса более сложное и все еще неясное, поскольку оно опирается на теории 20-го века о том, что материя, время и пространство не могут быть бесконечно делимы.

В любой момент движущийся объект неотличим от неподвижного объекта. Таким образом, движение невозможно.

AP

Это называется парадоксом стрелы, и это еще один аргумент Зенона против движения.Проблема здесь в том, что за один момент времени проходит ноль секунд, и поэтому происходит нулевое движение. Зенон утверждал, что если бы время состояло из мгновений, тот факт, что движение не происходит в какой-либо конкретный момент, означал бы, что движения не происходит.

Как и в случае с парадоксом дихотомии, парадокс стрелки на самом деле намекает на современное понимание квантовой механики. В своей книге «Размышления о теории относительности» Кевин Браун отмечает, что в контексте специальной теории относительности движущийся объект отличается от объекта в состоянии покоя.Относительность требует, чтобы объекты, движущиеся с разной скоростью, казались сторонним наблюдателям по-разному и сами по-разному воспринимали окружающий мир.

Если вы восстановите корабль, заменив каждую из его деревянных частей, останется ли он тем же кораблем?

http: // en.wikipedia.org/wiki/File:Greek_Galleys.jpg

Еще одна классика Древней Греции, парадокс Корабля Тесея, раскрывает противоречия идентичности. Он был классно описан Плутархом:

Корабль, на котором Тесей и афинская молодежь возвратились с Крита, имел тридцать весел и хранился афинянами вплоть до времен Деметрия Фалерея, потому что они забрали старые доски по мере их разложения. вкладывая новые и более прочные бревна на свои места, так что этот корабль стал ярким примером среди философов для логического вопроса о том, что растет; одна сторона считала, что корабль остался прежним, а другая утверждала, что это не то же самое.

Может ли всемогущее существо создать камень, слишком тяжелый для того, чтобы его поднять?

Ксилография для «Die Bibel in Bildern», 1860 г.http://en.wikipedia.org/wiki/File:Schnorr_von_Carolsfeld_Bibel_in_Bildern_1860_001.png

Пока мы это делаем, как может существовать зло, если Бог всемогущ? А как может существовать свобода воли, если Бог всеведущ?

Это несколько из многих парадоксов, которые существуют, когда вы пытаетесь применить логику к определениям Бога.

Некоторые люди могут назвать эти парадоксы причинами не верить в высшее существо; однако другие сказали бы, что они несущественны или недействительны.

Есть бесконечно длинный «рог», который имеет конечный объем, но бесконечную площадь поверхности.

RokerHRO, через Wikimedia Commons

Переходя к проблеме, поставленной в 17 веке, мы сталкиваемся с одним из многих парадоксов, связанных с бесконечностью и геометрией.

«Рог Гавриила» образован путем взятия кривой y = 1 / x и ее вращения вокруг горизонтальной оси, как показано на рисунке. Используя методы исчисления, которые позволяют вычислять площади и объемы фигур, построенных таким образом, можно увидеть, что бесконечно длинный рог на самом деле имеет конечный объем, равный π, но бесконечную площадь поверхности.

Как указано в статье MathWorld о роге, это означает, что рог может вмещать ограниченный объем краски, но для покрытия всей его поверхности потребуется бесконечное количество краски.

Гетерологическое слово — это слово, которое не описывает себя. Описывает ли себя «гетерологический»?

Бертран Рассел.Wikimedia Commons

Вот один из многих парадоксов самоотнесения, из-за которых современные математики и логики не могут уснуть по ночам.

Примером гетерологического слова является «глагол», который не является глаголом (в отличие от «существительного», которое само по себе является существительным).Другой пример — «длинный», не длинное слово (в отличие от «короткого», которое является коротким словом).

Так является ли «гетерологический» гетерологическим словом? Если бы это было слово, которое не описывало бы себя, оно бы описывало себя; но если бы он описывал себя, то это не было бы слово, которое описывало бы себя.

Это связано с парадоксом Рассела, который спрашивал, содержит ли себя набор вещей, которые не содержат самих себя. Создавая такие самоуничтожающиеся наборы, Бертран Рассел и другие продемонстрировали важность установления точных правил при создании наборов, которые заложили бы основу для математики 20-го века.

Пилоты могут выйти из боевого дежурства, если они психологически непригодны, но любой, кто пытается выйти из боевого дежурства, доказывает, что он в здравом уме.

«Словить 22»

«Уловка-22», сатирический роман Джозефа Хеллера о Второй мировой войне, назвал ситуацию, когда кто-то нуждается в чем-то, что можно получить, только не нуждаясь в этом — что является своего рода парадоксом самореференции.

Главный герой Йоссариан сталкивается с парадоксом в отношении оценки пилотов, но в конечном итоге видит парадоксальные (и жесткие) правила везде, куда он смотрит.

В каждом номере есть что-то интересное.

Flickr / S.Алексис

В конце концов, 1 — первое ненулевое натуральное число; 2 — наименьшее простое число; 3 — первое нечетное простое число; 4 — наименьшее составное число; и т.д. И когда вы, наконец, достигнете числа, в котором, кажется, нет ничего интересного, тогда это число интересно в силу того, что оно является первым числом, которое не представляет интереса.

Парадокс интересного числа опирается на неточное определение термина «интересный», что делает его несколько глупой версией некоторых других парадоксов, таких как гетерологический парадокс, которые полагаются на противоречивые ссылки на самих себя.

Исследователь квантовых вычислений Натаниэль Джонстон придумал хитроумное решение парадокса: вместо того, чтобы полагаться на интуитивное понятие «интересно», как в исходном парадоксе, он определил интересное целое число как одно, появляющееся где-то в онлайн-энциклопедии Целочисленные последовательности, набор из десятков тысяч математических последовательностей, таких как простые числа, числа Фибоначчи или тройки Пифагора.

Исходя из этого определения, на момент первого сообщения в блоге Джонстона в июне 2009 года первое неинтересное число — наименьшее целое число, которое не отображалось ни в одной из последовательностей — было 11630. Поскольку в энциклопедию постоянно добавляются новые последовательности, некоторые из которых включают ранее неинтересные числа, по данным последнего обновления Джонстона в ноябре 2013 года, текущее наименьшее неинтересное число составляет 14 228.

В баре всегда есть хотя бы один посетитель, для которого верно, что если он пьет, то пьют все.

Facebook / Только для сотрудников

Условные утверждения в формальной логике иногда имеют противоречивые интерпретации, и парадокс выпивки — отличный тому пример.

На первый взгляд парадокс предполагает, что один человек заставляет напиться остальную часть бара.

Фактически, все, что он говорит, это то, что для всех в баре было бы невозможно пить, если бы каждый отдельный посетитель не пил. Следовательно, там есть по крайней мере один посетитель (то есть последний посетитель, который не пил), который, выпив, мог сделать так, чтобы все в баре пили.

Шар, который можно разрезать на конечное количество частей, можно собрать в два шара одинакового размера.

Wikimedia Commons

Парадокс Банаха-Тарского основан на множестве странных и нелогичных свойств бесконечных множеств и геометрических вращений.

Кусочки, на которые разрезается мяч, выглядят очень странно, и парадокс работает только для абстрактной математической сферы: так же хорошо, как было бы взять яблоко, разрезать его и собрать кусочки, так что у вас есть дополнительное яблоко для вашего друга, физические шары из материи нельзя разобрать, как чисто математическую сферу.

100-граммовый картофель на 99% состоит из воды.Если он высохнет и станет на 98% водой, он будет весить всего 50 граммов.

Еда52

Даже при работе со старомодными конечными величинами математика может привести к странным результатам.

Ключ к картофельному парадоксу — это внимательно изучить математику, лежащую в основе неводного содержания картофеля. Поскольку картофель на 99% состоит из воды, сухие компоненты составляют 1% от его массы. Картофель начинается с 100 граммов, это означает, что он содержит 1 грамм сухого материала. Когда высушенный картофель на 98% состоит из воды, этот 1 грамм сухого материала должен составлять 2% веса картофеля. Один грамм составляет 2% от 50 граммов, поэтому это должен быть новый вес картофеля.

Если в комнате находится всего 23 человека, велика вероятность того, что по крайней мере двое из них имеют одинаковый день рождения.

Генерал-лейтенант морской пехоты Рональд С.Коулман разрезает торт в честь 231-й годовщины морской пехоты США после минуты молчания в честь Дня ветеранов на площадке Нью-Йоркской фондовой биржи в Нью-Йорке 10 ноября 2006 года.

Кейт Бедфорд / Reuters

Еще один удивительный математический результат, парадокс дня рождения, — результат тщательного анализа вероятностей.Если два человека находятся в одной комнате, то существует 364/365 шансов, что у них разные дни рождения (если мы проигнорируем високосные годы и предположим, что все дни рождения равновероятны), поскольку существует 364 дня, которые отличаются от первого. день рождения человека, который затем может быть днем ​​рождения второго человека.

Если в комнате три человека, то вероятность того, что у них у всех разные дни рождения, равна 364/365 x 363/365: Как и выше, как только мы узнаем день рождения первого человека, есть 364 выбора другого дня рождения для второй человек, и это оставляет 363 варианта дня рождения третьего человека, которые отличаются от этих двух.

Продолжая в том же духе, как только вы поразите 23 человека, вероятность того, что у всех 23 разные дни рождения, упадет ниже 50%, и поэтому вероятность того, что по крайней мере двое из них имеют одинаковый день рождения, лучше, чем даже.

Физика, работающего над изобретением машины времени, посещает его более старая версия.Старая версия дает ему планы машины времени, а младшая версия использует эти планы для создания машины времени, в конечном итоге возвращаясь во времени как старая версия самого себя.

YouTube / видеоклипы

Путешествие во времени, если возможно, могло привести к очень странным ситуациям.

Парадокс самозагрузки противоположен классическому парадоксу дедушки: вместо того, чтобы возвращаться назад во времени и не позволять себе вернуться в прошлое, некоторая информация или объект возвращается во времени, становясь «более молодой» версией самого себя и позволяя сам позже отправиться в прошлое. Тогда возникает вопрос: как вообще появилась эта информация или объект?

Парадокс бутстрапа часто встречается в научной фантастике и берет свое название от рассказа Роберта Хайнлайна.

Если в Земле нет ничего особенного, значит, в нашей галактике должно быть много инопланетных цивилизаций. Однако мы не нашли свидетельств существования другой разумной жизни во Вселенной.

НАСА; ЕКА; ГРАММ.Иллингворт, Д. Маги и П. Оеш, Калифорнийский университет, Санта-Крус; Р. Боувенс, Лейденский университет; и команда HUDF09

Наконец, некоторые видят в тишине нашей Вселенной парадокс.

Одно из основных предположений в астрономии состоит в том, что Земля — ​​довольно обычная планета в довольно распространенной солнечной системе в довольно распространенной галактике, и что в нас нет ничего уникального в космическом плане.Спутник НАСА «Кеплер» обнаружил доказательства того, что в нашей галактике существует, вероятно, 11 миллиардов планет земного типа. Учитывая это, жизнь, похожая на нас, должна была развиться где-то не слишком далеко от нас (по крайней мере, в космическом масштабе).

Но, несмотря на разработку все более мощных телескопов, у нас нет свидетельств существования технологических цивилизаций где-либо еще во Вселенной. Цивилизации шумны: человечество транслирует теле- и радиосигналы, которые явно являются искусственными. Цивилизация, подобная нашей, должна оставить доказательства, которые мы найдем.

Более того, цивилизация, которая возникла миллионы лет назад (довольно недавно с космической точки зрения), имела бы достаточно времени, чтобы по крайней мере начать колонизацию галактики, а это значит, что должно быть еще больше доказательств их существования. Действительно, если у нас будет достаточно времени, колонизирующая цивилизация сможет колонизировать всю галактику в течение миллионов лет.

Физик Энрико Ферми, в честь которого был назван этот парадокс, просто спросил: «Где они?» во время обеденного разговора со своими коллегами.Одно из разрешений парадокса ставит под сомнение вышеупомянутую идею о том, что Земля является обычным явлением, и вместо этого утверждает, что сложная жизнь чрезвычайно редка во Вселенной. Другой утверждает, что технологические цивилизации неизбежно уничтожают себя в результате ядерной войны или экологического опустошения.

Более оптимистичное решение — идея о том, что инопланетяне намеренно прячутся от нас, пока мы не станем более социально и технологически зрелыми. Еще одна идея заключается в том, что инопланетные технологии настолько развиты, что мы даже не сможем их распознать.

Парадокс Кьеркегора

Парадокс Кьеркегора

Парадокс Кьеркегора:
Исследование постмодернистского экзистенциализма

« Высший парадокс всей мысли — это попытка что-то открыть.
эта мысль не может думать. Эта страсть присутствует во всех мыслях,
даже в мышлении индивида, поскольку в мышлении он участвует
в чем-то превосходящем себя.Но привычка притупляет нашу чувствительность и предотвращает
нас от восприятия ». — Йоханнес Лествичник, философский
Фрагменты (46)

Сорен Кьеркегор использовал Иоганна Лествичника, чтобы передать его философию
как идея «я» вписывается в великую вечность веры. Эта цитата объясняет
многогранность мыслей Иоганна Лествичника об историческом вечном.
В этой цитате, взятой в начале главы 3 «Абсолютный парадокс»,
Климакус объясняет парадокс в контексте Сократа и человеческой мысли.Эта цитата дает представление о экзистенциальных взглядах Кьеркегора, религиозных
предубеждения и литературный стиль письма.

Климакус считает, что в основе всего мышления лежит идея о том, что
человек может понять и превзойти что-то за пределами своей рациональности. Этот
врожденная вера позволяет людям забыть о том, что некоторые вещи, например, Бог
и христианство не могут быть объяснены или поняты человеческой мыслью. Тем не мение,
каждый человек все еще верит, что может это понять.Парадокс в чем-то
что ум не может постичь и понимание того, что ум не может постичь это,
важный шаг в понимании философии Кьеркегора о религии.

Это утверждение действительно включает предвзятость Кьеркегора к христианству,
против гегельянства и сократического пути. Хотя персонаж Лествичника
утверждает, что не является христианином в другом своем произведении, De Omnibus Dubitandum Est, его
религиозные взгляды встречаются на протяжении всей книги. Цитата явно соответствует
что Кьеркегор относился к интеллектуальному пониманию христианства.В отличие от
Гегельянство, философская система, объясняющая все, что понизило христианство.
развивая рациональное мышление, чтобы понять «современное» существование
о Боге, Кьеркегор считал, что Бог превосходит человеческий разум. Для Сократа
Истина заключалась в самоактуализации, что-то уже внутри людей, что хорошо
учитель может помочь человеку осознать и возродиться. Греческая традиция
был в полной оппозиции Богу. Кьеркегор симпатизировал грекам, но
он был стойким христианином.Для него правда заключалась в том, что однажды
учитель, Иисус Христос. Разница между Сократом и Кьеркегором состоит в том, что
разница между реформированием и трансформацией. Греки верили в правду
позволила человеку стать лучшей версией себя, в то время как Климакус
писал о том, как правда полностью воссоздала личность. христианство
также подчеркивает идею вечной жизни с Богом на небесах. Правда для Кьеркегора
вечно и не имеет истории. Правда — это не отдельное откровение, которое
бессмысленно при рассмотрении вечной жизни.

Абсолютный парадокс Климака состоит в том, что человек абсолютно отличается от Бога.
потому что Иисус был одновременно человеком и божественным существом. Иисус божественен, потому что он был зачат
без греха, и он не грешил. В основе абсолютного парадокса лежит осознание
человеческого греха и прыжка веры, который люди совершают, когда начинают верить
то, что не может быть объяснено логически, «потому что в самом сокращенном виде
Форма парадокса также может быть названа моментом. . . он обретает сознание
греха, потому что как только мы предполагаем момент, все идет само собой
(64).В этот момент, когда учащийся становится «неправдой»,
противоположность Богу и воплощение греха, это только начало
парадокс. Момент также рассматривается Лествичником как приход Иисуса, чтобы спасти
человечество от греха. Как только кто-то осознает, что он грех и отличается от Иисуса,
что не может быть объяснено логически, они могут понять, что
Иисус — Бог и Спаситель: «Но тот, кто дает учащемуся не только Истину.
но и условие его понимания — это больше, чем учитель »(80)
и превратиться в творение веры.Иисус явился плотником, чтобы
общаться с людьми, чтобы они могли получить послание христианства: «
Присутствие Бога в человеческом обличье, да, в смиренном образе слуги, — это
само учение, и Бог должен дать условие вместе с ним или
учащийся ничего не поймет »(69). Пример, который использовал Климак для объяснения
это был король, одетый в крестьянскую одежду. Этот элемент
замаскированное благородство исполняется во многих народных сказках и сказках, чтобы
главные герои должны поверить в то, что говорят сильные мира сего.В «Алхимике»
Пауло Коэльо, король, появляется пастуху в бедной одежде, чтобы сказать
ему о его будущем поиске спрятанного сокровища. В рассказе мальчик говорит
что он был рад, что король выглядел нищим, иначе он, вероятно, не
поверили его посланию. По мнению Климака, человек слуга, особенно
Богу, и Иисус явился как Бог, замаскированный под человека, чтобы человек мог
ему и его учениям.

Эта цитата также дает представление о человеке, стоящем за псевдонимом.Кьеркегора
основные идеи о человеке и его постмодернистской философии видны насквозь
его работа Климака. Цитата экзистенциальна, потому что в ней упоминается «мыслящий
индивида »в терминах« нечто превосходящее самого себя ».
Кьеркегор ценил смысл существования и индивидуальное открытие.
его место в этой сложной паутине веры. Он писал о том, как личность
не является необходимым, но люди хотят стать необходимыми, и они могут только
достичь верой в Бога.Эта вера — что-то иррациональное, скачок
вдали от рациональности. Возможно, люди могут иметь и веру, и логику, но не могут
реализовать два в рамках одной идеи.

Во многом кажется, что мученическая личность Кьеркегора мерцает.
на протяжении всего персонажа Климакуса. Он упоминает, что Бог свободен от женских
любовь (70) и ищет только любви ученика, и он сравнивает это со свободным
птица. Таким же образом Кьеркегор разорвал помолвку с Региной Олсон, потому что
он чувствовал, что его меланхолия недостойна этой любви.Его стиль письма пронизан
рассказы и аналогии, подобные этим, чтобы помочь объяснить его точку зрения, хотя и с
немного жалости к себе. Письмо Климака имеет постмодернистский образ мыслей.
круги. Его постмодернистские идеи представлены потому, что он отвергает необходимость
ставить под сомнение иррациональное, потому что это гегелевский «модернизм»
ставить под сомнение то, что не может быть объяснено. Однако он все еще продолжает объяснять
концепции в циклической манере. Он сначала упоминает о важности учителя-спасителя.
в главе II, а затем возвращается к «современному ученику» в
Глава IV.Климакус обсуждает Абсолютный Парадокс, а затем связывает его с
Момент. Его философия в этой книге взаимосвязана и является частью
такое же целое. Его образ мышления немного сбивает с толку, и ему трудно следовать, потому что
как и вера, это нечто неконкретное и поэтому трудное для понимания.
Для Кьеркегора суть не в том, чтобы объяснить существование Бога, а в том, чтобы
поймите, что вера — это концепция, которую нельзя приуменьшить до бессмысленности.
Цитата о парадоксе дает представление о всеобъемлющем христианском
философии Лествичника и Кьеркегора.Хотя он очень предвзято относился к своей религии,
Кьеркегор изложил свою субъективистскую теорию, сделавшую его отцом экзистенциального
подумал.

Цитируемые работы
Kierkegaard, Soren. Философские фрагменты или фрагмент философии .
Пер. Дэвид Ф. Свенсон. Нью-Джерси: Princeton University Press, 1962.

Жизнь в парадоксе: теория и практика контекстного экзистенциализма

Университетское издательство Америки

Страниц: 128
•
Отделка: 6 x 9

978-0-7618-4151-7 • Мягкая обложка • Август 2008 г. • 39 долларов США.99 • (31,00 £)

Нед Фарли , (доктор философии), является преподавателем и председателем программы консультирования по вопросам психического здоровья и руководителем программы магистратуры по интегративным исследованиям в области психологии в Школе прикладной психологии, консультирования и семейной терапии при Антиохийский университет Сиэтла.

Глава 1 I: Контекстуальный экзистенциализм
Глава 2 II: Природа парадокса
Глава 3 III: Контекстное развитие личности
Глава 4 IV: Использование интуиции
Глава 5 V: Контекстная экзистенциальная оценка
Глава 6 VI: Диагностика, DSM и язык
Глава 7 VII: Работа со всем человеком
Глава 8 VIII: Работа с парами
Глава 9 После (и AfterWords)

Ориентированный на процесс характер этой книги, ясный и лаконичный стиль письма Фарли и его творческий потенциал как практик делают эту книгу чрезвычайно доступной.Прежде всего, это громкий призыв жить осознанно и, следовательно, творчески и избегать ловушек дуалистического мышления.
– Джаяшри Джордж ; Art Therapy: Journal Of The American Art Therapy Association

Краткая и доступная, эта полезная книга представляет теорию контекстуального экзистенциализма, объединяющую классические экзистенциальные мыслительные принципы гуманистической психологии и подходы феноменологии и практики дзен-буддизма здесь и сейчас. Затем он использует примеры из практики, чтобы показать, как контекстуальный экзистенциализм может ожить в терапевтической комнате.Книга включает структуру для оценки и диагностики, которая позволяет избежать остановки клиентов во времени и закладывает основу, позволяющую клиницистам видеть своих клиентов свежим взглядом на каждом сеансе терапии. Он также содержит практические инструкции и рекомендации по работе с интуитивным чувством во время сидения с клиентами. Это отличный ресурс для врачей, которые хотят работать в настоящем времени.
— Энн Инен, MA LMHC, психотерапевт; соавтор The Complete Idiot’s Guide to Mindfulness

Этика

— Парадокс Сартра

Сартр имеет в виду, что любое другое существо в природе имеет присущую ему модель развития.Он имеет сущностную природу или «сущность», и его природа определяет его будущее развитие. Желуди становятся дубами. Ягнята становятся овцами. Уникально, что люди как личности или агенты не имеют такой неотъемлемой модели развития или сущности. Как слегка гномически выразился Сартр, наше существование предшествует нашей сущности. Другими словами, мы существуем и создаем свою собственную природу; мы принимаем решение о нашей собственной сущности в том смысле, что нет ничего, никакого человека, которым для нас было бы правильно или естественно стать.Конечно, религиозные взгляды обычно противоречат этому: Бог создает нас с намерением преследовать определенные цели или ценности.

По мнению Сартра, от этой «радикальной свободы» в выборе собственных целей и ценностей никуда не деться. Даже если мы придерживаемся религиозной точки зрения и считаем, что Бог создал нас для достижения определенных целей, принятие этой точки зрения само по себе является примером радикальной свободы. Мы создали представление о себе как о существе, которое служит божественным целям и предназначено для них. Сделать это — значит не признать истину и действовать в соответствии с ней, но проявить радикальную свободу в этом конкретном направлении.Было бы «недобросовестностью» — отрицанием нашей радикальной свободы — предполагать иное.

Мы «обречены быть свободными». Это означает, что мы несем полную ответственность за каждое действие и бездействие. Мы не можем полагаться на такие оправдания, как то, что мы «естественны» тем или иным образом или что общество приучило нас обладать определенными предрасположенностями и проявлять их. Мы не можем избавиться от нашей радикальной свободы, оставаясь людьми. Если бы мы могли, жизнь была бы намного проще.

Я не поддерживаю здесь взгляды Сартра, несмотря на всю превосходную психологическую проницательность, которую он демонстрирует в других местах.Я излагаю смысл Сартра, насколько я понимаю, и не поддерживаю эту часть его взглядов на людей.

В частности, я не могу сопоставить рассказ Сартра о людях, осуществляющих свою радикальную свободу в качестве личностей или агентов, с тем, что поведенческая генетика говорит нам о людях как живых организмах. Связь между этими двумя рассказами носит парадоксальный характер.

Сартр, конечно, мог бы возразить, что образ людей, созданный поведенческой генетикой, — это еще одна маска или образ, который мы создаем недобросовестно в очередном отрицании радикальной свободы.